18 
Лестница вела прямо к коридору в ту часть дома, где располагалась ее комната. Даже сейчас Селина не могла понять, почему, будучи одиноким и несчастным десятилетним ребенком, она выбрала самую отдаленную комнату в доме. Но и Ванесса, и Мартин проявили понимание и чуткость, за которую она всегда будет им благодарна, и не только не стали с ней спорить, но и пошли дальше, отдав в ее распоряжение все крыло, где она создала свой собственный мирок. Там были ванная, спальня и игровая комната, которую заполняли старые и знакомые вещи из родительского дома.
Теперь комната для игр была переделана в прекрасный и по-современному оборудованный кабинет, где она в основном работала, предпочитая его своему офису и лондонской квартире, а веселенькие оборочки и рюшечки ее детской спальни уступили место более изысканным вещам.
Однако это крыло дома все равно оставалось только ее миром, куда не было доступа посторонним. Здесь она чувствовала себя спокойно. Селина погрузилась в теплую, ароматизированную воду и почувствовала, как покой приникает в ее душу. Она не хотела думать об Адаме Тюдоре. Она не могла прочитать, что было в его коварной голове, поэтому решила не гадать, чего он добивается от Мартина, просто сделать все, чтобы он не узнал, где находится дядя.
Примерно через час она вылезла из остывшей воды и не спеша вытерлась насухо полотенцем. Набросив на себя короткий ярко-желтый шелковый халатик, она завязала поясок и высвободила свою золотисто-каштановую гриву. Надо будет еще раз попытаться связаться с Домиником, а потом — в постель, и забыть про всю эту кутерьму. Завтра, свежая и выспавшаяся, она решит, что ей делать с этим назойливым типом.
Но Адам Тюдор, очевидно, думал иначе, поскольку, открыв дверь в спальню, Селина обнаружила, что он разлегся на ее кровати. Все ее мысли о спокойном сне улетучились, и она вся напряглась от охватившего ее бешенства.
— Что-то ты долго! — Темно-зеленые глаза Адама медленным оценивающим взглядом прошлись по ее фигуре, и она почувствовала себя беззащитной в этом тонком шелковом халатике, слишком откровенно облегающем все ее округлости и выпуклости. К тому же он почти не закрывал ее длинные обнаженные ноги. Видно было, что этот чересчур пристальный осмотр доставляет ему истинное наслаждение.
Пальцы ее босых ног в ярости вцепились в мягкий ворс ковра, красивый рот исказила гримаса, она гневно рявкнула:
— Какого черта! Что вы здесь делаете?
— Жду тебя. Я уже сказал, что ты слишком задержалась. — От его губ, зеленых глаз, откровенно ласкающих взглядом ее бедра, исходила неприкрытая чувственность.
Несмотря на все, что она знала о себе и о нем, Селина почувствовала, как во рту у нее пересохло, а сердце бешено забилось в груди. Усилием воли ей удалось преодолеть желание подойти к нему. Она еще не совсем потеряла голову, однако желание быть рядом с ним, так, чтобы можно было дотронуться до него, казалось, было непреодолимым.
Большой и сильный, Адам Тюдор лежал на ее кровати, всем своим видом как бы насмехаясь над ее девичьей хрупкостью. Он лежал без галстука и пиджака, верхняя пуговица рубашки была расстегнута, и белизна хрустящей ткани оттеняла смуглую кожу, отчего она казалась еще более притягательной… Желание дотронуться, убедиться, что кожа его была действительно такой гладкой и теплой, как казалось, было мучительным, просто непреодолимым…
— Убирайтесь! — отвращение в ее голосе относилось скорее к себе самой, к своей неожиданной чувственности. Очевидно, он это почувствовал — потому что его глаза загорелись насмешливыми искорками, он сбросил с кровати свои сильные длинные ноги, обутые в черные туфли, освобождая ей место.
— He-а. Иди ко мне, лапочка. Та гробница, в которую ты меня поместила, слишком мрачна для того, что у меня на уме.
Ей не было необходимости спрашивать, что у него на уме, его зеленые, полные желания глаза, изгиб мягких губ не оставляли на этот счет ни малейших сомнений. Она не задаст ему вопрос и не доставит ему удовольствие. И чтобы покончить со всем этим, Селина резко спросила:
— Откуда вы узнали, где моя комната? Просто догадались или совали нос в каждую дверь?
Он медленно покачал головой, и жест этот выражал скорее печаль, чем гнев, отчего ей захотелось ударить его, однако в глазах его играли смешинки. Он провел красивой, прекрасной античной формы рукой по подбородку, на котором уже проступила темная щетина, и произнес:
18 
