Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
50 
— Он хотел сыграть нам пластинку из «Тристана».
— А может, рассказать вам об этом? — Капитан Сегура перевернул лицом вверх лежавшую у него на столе фотографию: ярко, как всегда на моментальных снимках, белели лица людей, толпившихся вокруг кучи истерзанного металла, бывшего когда-то автомобилем. — Или об этом? — Лицо молодого человека, не дрогнувшее даже от ослепительной вспышки магния; пустая коробка от папирос, смятая, как его жизнь; мужские ноги у самого его плеча.
— Вы знаете этого человека?
— Нет.
Капитан Сегура нажал на рычажок, и чей-то голос заговорил по-английски из ящика, стоявшего у него на столе:
— Алло! Алло! Говорит Гассельбахер.
— У вас кто-нибудь есть, Г-гассельбахер?
— Да, друзья.
— Какие друзья?
— Если вам необходимо это знать, у меня мистер Уормолд.
— Скажите ему, что Рауль погиб.
— Погиб? Но вы обещали…
— Не всегда можно предотвратить несчастный случай, Г-гассельбахер.
Голос чуть-чуть заикался на гортанных звуках.
— Но вы дали мне слово.
— Машина перевернулась лишний раз.
— Вы сказали, что только припугнете его.
— Вот мы его и припугнули. Ступайте и скажите ему, что Рауль погиб.
Шипение пленки продолжалось еще секунду; потом хлопнула дверь.
— И вы все еще утверждаете, что ничего не знали о Рауле? — спросил Сегура.
Уормолд поглядел на Беатрису. Она едва заметно помотала головой. Уормолд сказал:
— Даю вам честное слово, Сегура, что до сегодняшнего вечера я даже не знал, что он существует.
Сегура переставил шашку.
— Честное слово?
— Да, честное слово.
— Вы — отец Милли, приходится вам верить. Но держитесь подальше от голых женщин и жены профессора Санчеса. Покойной ночи, мистер Уормолд.
— Покойной ночи.
Они почти дошли до двери, когда Сегура сказал им вдогонку:
— А мы все-таки сыграем с вами в шашки, мистер Уормолд. Не забудьте.
Старый «хилмен» ждал их на улице. Уормолд сказал:
— Я отвезу вас к Милли.
— А сами вы не поедете домой?
— Сейчас уже поздно ложиться спать.
— Куда вы едете? Я не могу поехать с вами?
— Мне хочется, чтобы вы побыли с Милли, на всякий случай. Вы видели фотографии?
— Нет.
Они молчали до самой улицы Лампарилья. Там Беатриса сказала:
— Напрасно вы все-таки дали честное слово. Можно было без этого обойтись.
— Вы думаете?
— Ну, конечно, вы вели себя профессионально. Простите. Я сказала глупость. Но вы оказались куда профессиональнее, чем я думала.
Он отворил входную дверь и посмотрел ей вслед: она шла мимо пылесосов, как по кладбищу, словно только что кого-то похоронила.
У подъезда дома, в котором жил доктор Гассельбахер, он нажал звонок чьей-то квартиры на втором этаже, где горел свет. Послышалось гудение, и дверь открылась. Лифт стоял внизу, и Уормолд поднялся на тот этаж, где жил доктор. В эту ночь Гассельбахер, верно, тоже не мог заснуть. В щели под дверью был виден свет. Интересно, он один или советуется с голосом, записанным на пленке?
Уормолд быстро усваивал правила конспирации и приемы своего неправдоподобного ремесла. На площадке было высокое окно, которое выходило на слишком узкий, никому не нужный балкончик. Оттуда Уормолду был виден свет в окнах доктора и без труда можно было перемахнуть на соседний балкон. Он перелез, стараясь не глядеть вниз, на мостовую. Шторы были неплотно задернуты. Он заглянул в просвет между ними.
Доктор Гассельбахер сидел к нему лицом; на нем были старая Pickelhaube [39], нагрудник, высокие сапоги и белые перчатки — старинная форма улана. Глаза у него были закрыты, казалось, он спал. На боку висела сабля, и он был похож на статиста, наряженного для киносъемки. Уормолд постучал в окно. Доктор Гассельбахер открыл глаза и уставился прямо на него.
— Гассельбахер!
Доктор чуть-чуть пошевелился, может быть, от ужаса. Он хотел было скинуть с головы каску, но ремень под подбородком ему помешал.
— Это я, Уормолд.
Доктор опасливо подошел к окну. Лосины были ему слишком тесны. Их шили на молодого человека.
— Что вы тут делаете, мистер Уормолд?
— Что вы тут делаете, доктор Гассельбахер?
Доктор открыл окно и впустил Уормолда. Он очутился в спальне. Дверцы большого гардероба были распахнуты, там белели два костюма — точно последние зубы во рту старика. Гассельбахер принялся стягивать с рук перчатки.
— Вы были на маскараде, Гассельбахер?
50 
