17 
– Потому что ты замужняя женщина и тебе надлежит находиться рядом с мужем и вести себя, как положено порядочной жене. И еще – пора бы тебе родить ребенка. Не понимаю, чего ты ждешь?
– Чего я жду?! – взорвалась она. – Я жду, когда я наконец начну жить – вот чего!
В шутовском отчаянии Джино воздел руки.
– Она хочет начать жить. Как будто недостаточно, что у нее есть все, что можно купить за деньги...
– В том числе и муж. – Лаки уже не могла остановиться. – Ты купил мне мужа на свои поганые деньги. Ты...
– Хватит.
– Нет, не хватит. Мне – не хватит! – кричала она. – Почему Дарио может получить шанс, а я – нет?
– Замолчи, Лаки, – отрезал Джино ледяным тоном.
– Какого хрена мне молчать?
Его черные глаза смотрели не менее грозно, чем ее.
– Потому что я тебе приказываю. И получше выбирай выражения. Воспитанные леди себе такого не позволяют.
Со всей смелостью отчаяния она встала перед ним, уперев руки в бока.
– Я никакая не леди, – передразнила она. – Я – Сантанджело. Я такая же, как и ты. А ты никакой не джентльмен.
Он уставился на свою взбешенную дочь и подумал: «Господи! Кого я вырастил? Я дал ей все. Чего еще ей нужно?»
– Будь добра, заткнись и сядь на место, – усталым голосом попросил Джино.
Его слова подействовали на нее, как красная тряпка на быка.
– Ну конечно! Заткнуть ей рот, сбагрить ее замуж – и кому какое дело, счастлива она или нет. Ты просто чертов крепостник, по-твоему, женщины созданы только для траханья и готовки. Пусть, мол, не выходят из кухни или из спальни, там их место. Ты и с мамой так обращался, пока ее не убили? Ты запирал?..
Звонкая пощечина прервала ее на полуслове.
Изо всех сил старалась Лаки сдержать подступившие слезы.
– Я ненавижу тебя, – прошипела она. – Не хочу тебя видеть. Никогда, слышишь, никогда!
Не в силах больше сдерживаться, она выбежала из комнаты. Ей вслед долетели обрывки фраз: «Ох уж эти дети!.. Что тут станешь делать? Стараешься, стараешься... Женщина в бизнесе... сумасшествие... эмоциональная... Господи, какие они все эмоциональные...»
Лаки переполняло чувство холодной, отчаянной злобы.
Вскоре Джино покинул Штаты и обосновался на неопределенный срок в Израиле. Спустя несколько недель Лаки позвонил Коста. Требовалось подписать кое-какие бумаги, и он собирался их выслать.
Получив документы, она тщательно их изучила, несмотря на приложенную записку: «Можешь не читать – подпиши там, где отмечено карандашом. Это простая формальность».
Нет уж, если она подписывает, то сначала читает.
Затем она решила – зачем связываться с почтой, когда бумаги можно доставить лично?
Через несколько часов Лаки уже летела в Нью-Йорк.
Сьюзан Мартино являла собой само совершенство – от идеально подстриженной и уложенной головы до облаченных в золоченые туфельки от Чарльза Джордана ног. На ней было простое платье от лучшего модельера и на несколько сот тысяч долларов сверкающих сапфиров. Они шли к ее глазам, деликатно подкрашенным – ничего кричащего.
«По такой женщине, – подумала Лаки, – не скажешь, что она когда-нибудь ходит в уборную. Смешно даже представить себе ее в постели с Джино».
– Я так рада познакомиться с вами, дорогая, – защебетала Сьюзан. – Ваш отец постоянно о вас рассказывает.
Лаки вымученно улыбнулась и с грустью поставила крест на уютном тет-а-тет с Джино. Сьюзан Мартино, Димитрий Станислопулос и Матт Трайнер подсели за их столик. Лаки с трудом удавалось скрывать раздражение.
Димитрий и Джино со смехом припомнили свою предыдущую встречу. Как давно и далеко это было! А теперь непослушные дочери превратились во взрослых женщин.
– Поздоровайтесь с Лаки, – с усмешкой сказал Джино Димитрию. – Она-то уж точно вас не забыла.
Теперь, когда он убедился, что между Сьюзан и Димитрием ничего нет, к нему вернулось хорошее настроение. Еще бы. Рядом со Сьюзан, такой женственной, такой леди в полном смысле этого слова.
– Очень приятно, Лаки, – промурлыкал Димитрий, поднося к губам ее руку.
Старомодный лицемер. Она помнила Димитрия на его острове в Греции в то лето, когда они с Олимпией приехали туда на каникулы. Ночами он спал с одной женщиной, расфуфыренной брюнеткой, а днем развлекался с другой гостьей, длинноволосой артисткой со стальными глазами и покладистым мужем. Олимпия говорила, что ее отец считал своим долгом трахнуть все, что шевелится. «Того же поля ягода, что и Джино», – еще подумала тогда Лаки.
17 
