52 
- Я была больная, получила эту книгу.
- Если украдешь, тогда получишь фигу,
- А вот если заболел,
- Прочитай и будешь цел.
Я пошел в столовую с книгой в руке.
– Что там? – спросил Генри.
– Книга,– сказал я.– Вы читали, что там написано?
– Нет, а что?
– Так, совпадение. Кажется, суеверным можно быть и без католичества.
Я дал ему письмо; он прочитал его и вручил священнику.
– Не нравится мне это,– сказал Генри.– Сара умерла. Я не хочу, чтобы о ней болтали.
– И я тоже.
– Это вроде сплетен.
– Никто не сказал о ней ничего плохого,– вмешался отец Кромптон, кладя на стол письмо.– Ну, я пойду.
Но не двинулся, все глядел на письмо.
– Какая там надпись? – спросил он. Я толкнул к нему книгу и сказал:
– А, это давно написано! У нее такие надписи во всех книгах.
– Время – странная штука,– сказал отец Кромптон.
– Конечно, мальчику не понять, что она не сейчас написала.
– Святой Августин спрашивал, откуда берется время. Он решил, что оно идет из будущего, которого еще нет, в прошлое, которого уже нет, через настоящее, у которого нет длительности. Не думаю, что мы понимаем время лучше, чем ребенок.
– Я не имел в виду… Он встал.
– Не расстраивайтесь, мистер Майлз,– сказал он.– Это показывает только, какая хорошая женщина ваша жена.
– Что мне с того? – сказал Генри.– Она в прошлом, ее уже нет.
– Человек, который писал письмо, очень разумен. Совсем неглупо молиться мертвым, а не только о них.– И он сказал снова: – Она была очень хорошая женщина.
Тут я не выдержал. Наверное, меня довело его благодушие – я чувствовал, что его не проймешь никаким доводом. Он, видите ли, так хорошо понял ту, кого и знал-то несколько часов, ну – дней, а мы знали годами. И я сказал:
– Ничего подобного.
– Бендрикс! – крикнул Генри.
– Она могла провести любого мужчину,– говорил я,– даже священника. Она вас обманула, как мужа, как меня. Она всегда врала.
– Она не притворялась.
– У нее были другие любовники, не только я…
– Вы не имеете права,– резко сказал Генри.
– Оставьте его,– сказал отец Кромптон.– Не трогайте его, несчастного.
– Мне не нужна профессиональная жалость. Приберегите ее для своих кающихся.
– – Не вам приказывать, кого мне жалеть, мистер Бендрикс.
– Каждый мог с ней спать.
– И не вам говорить о покаянии. Я двадцать пять лет исповедую. Мы не можем сделать ничего, чего бы не сделали святые до нас.
– Мне не в чем каяться, кроме неудачи. Идите к своим свечкам, к своим четкам, в свою мерзкую будочку.
– Вы найдете меня там, когда хотите.
– Это я захочу? Не люблю грубить, но я вам не Сара. Не Са-ра.
Генри сказал:
– Простите, отец.
– Ничего. Я видел страдающих. Никак я не мог пробить броню его благодушия. Отодвинув стул, я ответил:
– Нет, отец. Я не страдаю. Я ненавижу. Я ненавижу ее, потому что она потаскушка, и его, потому что она в него вцепилась, и вас с вашим Богом, потому что вы ее у нас забрали.
– Вы умеете ненавидеть,– сказал отец Кромптон. Я чуть не плакал, я никак не мог причинить им боль.
– А ну вас к черту! – сказал я и хлопнул дверью, пускай сидят. «Пускай учит Генри своей премудрости,– думал я.– Если я не с тобой, я буду один. Всегда. Да могу я во все это поверить! Закрою глаза, посижу и поверю, что ты пришла ночью к этому мальчику, коснулась его, спасла. Я тоже просил тебя спасти от меня эту девицу, и ты мне тут же подсунула твою мамашу, так бы они сказали. Но если я поверю в это, я поверю в твоего Бога. Я должен буду Его любить. Лучше уж любить тех, с кем ты спала».
«Надо быть разумней,– думал я, поднимаясь по лестнице.– Сара умерла, мертвых не любят так, как живых, а она – не жива, ее нет. Я не должен верить, что она жива». Я лег, закрыл глаза, попытался быть разумным. Если я и сейчас ненавижу, могу ли я ее любить? Можно ли любить и ненавидеть сразу? Или я себя ненавижу? Книги, которые я так ловко пишу, писательскую хватку, которая велела мне соблазнить женщину, чтобы собрать материал. Тело, которое так много наслаждалось, но не могло выразить того, что было в сердце, и недоверчивую душу, которая послала Паркиса, чтобы он присыпал пудрой звонки, рылся в корзинах, крал наши тайны.
Я вынул из ночного столика ее дневник, открыл наугад и прочитал:
«Господи, если бы я могла Тебя ненавидеть, что бы это значило?» И я подумал: «Ненависть к Саре – это любовь к ней, ненависть к себе – тоже любовь». Я не стою ненависти – я, Морис Бендрикс, автор «Честолюбивого хозяина», «Увенчанного облика», «Могилы на берегу». Бендрикс-писака. Если Ты есть, думал я, никто кроме Тебя, даже Сара, не стоит ненависти. «Иногда я ненавидела Мориса, но я бы и ненавидеть не могла, если бы я его не любила. Господи, если бы я могла Тебя ненавидеть!..»
52 
