ГЛАВА

VII Как монсеньор Кихот продолжал в Саламанке изучать жизнь

Гостиница, в которой они остановились в Саламанке, находилась на маленькой неприметной боковой улочке. Она показалась отцу Кихоту спокойной и приветливой. Его знакомство с отелями было, естественно, ограничено, но некоторые вещи в этой гостинице ему особенно понравились, и он сказал об этом Санчо, когда они были одни в его номере на первом этаже и отец Кихот сидел на кровати Санчо. Самого отца Кихота поместили на третьем этаже, «где потише», как сказала ему хозяйка.

– Patrona [хозяйка (исп.)] была по-настоящему рада нам, – заметил отец Кихот, – не то что эта бедная старуха в Мадриде, и какой большой штат для такой маленькой гостиницы – столько прелестных молодых женщин.

– В университетском городке, – пояснил Санчо, – всегда много приезжих.

– И заведение такое чистенькое. Когда мы поднимались на третий этаж, вы заметили, что возле каждой комнаты лежит кипа свежего белья? Они, должно быть, меняют белье каждый вечер после сиесты. Мне понравилась и эта их поистине семейная атмосфера: когда мы приехали, вся прислуга сидела за ужином, а patrona во главе стола разливала суп. Право же, точно мать с дочерьми.

– Она была прямо потрясена, когда увидела монсеньера.

– А вы заметили, что она забыла дать нам заполнить ficha? Все ее мысли были о том, как бы поудобнее нас устроить. Меня это очень тронуло.

В дверь постучали. Вошла девушка с бутылкой шампанского в ведерке, наполненном льдом. Она нервно улыбнулась отцу Кихоту и поспешно вышла из комнаты.

– Это вы заказали, Санчо?

– Нет, нет. Я не слишком благоволю к шампанскому. Но так уж заведено в этом доме.

– Может быть, нам следует выпить немного, чтобы показать, что мы оценили их любезность.

– О, они все равно включат это в счет. Как и свою любезность.

– Не будьте циником, Санчо. И девушка так мило нам улыбнулась. Это улыбка не за деньги.

– Ну, если хотите, я откупорю бутылку. Шампанское, конечно, не сравнить с нашим ламанчским вином.

И Санчо, повернувшись спиной к отцу Кихоту, чтобы не выстрелить в него пробкой, вступил с ней в долгую борьбу. А отец Кихот, воспользовавшись этим, принялся обследовать комнату.

– Какая прекрасная идея! – воскликнул он. – У них тут ванна для ног.

– Какая ванна для ног? Вот чертова пробка – не желает вылезать.

– Я вижу, у вас на постели лежит книжечка Маркса. Можно я возьму ее почитать перед сном?

– Конечно. Это «Коммунистический манифест» – я как раз советовал вам взять эту книжку. Ее куда легче читать, чем «Капитал». Они, видно, не хотели, чтоб мы пили это шампанское. Чертова пробка не желает вылезать. Но денежки с нас они все равно за него возьмут.

Отца Кихота всегда интересовали детали. В исповедальне его так и подмывало задавать излишние и даже не имеющие отношения к исповеди вопросы. Вот и сейчас он не удержался и вскрыл квадратный конвертик, лежавший на ночном столике Санчо, – ему вспомнилось детство и записочки, которые иной раз оставляла у его постели мать, чтобы он прочел перед сном.

Раздался взрыв, пробка ударила в стену, и струя шампанского пролетела мимо бокала. Санчо выругался и обернулся.

– Чем это вы там занялись, отче?

А отец Кихот надувал этакую прозрачную сосиску. Он вынул ее изо рта и зажал конец пальцами.

– Как же тут удерживают воздух? – спросил он. – Наверняка должен быть какой-то зажим. – Он снова принялся надувать, и оболочка лопнула, правда, с меньшим треском, чем вылетевшая из бутылки пробка. – О, господи, извините меня, Санчо, я вовсе не хотел испортить ваш воздушный шарик. Вы купили его в подарок какому-нибудь ребенку?

– Нет, отче, девушке, которая принесла нам шампанское. Не волнуйтесь. У меня есть несколько штук в запасе. – И не без злости добавил: – Да неужели вы никогда не видели презервативов? Нет, должно быть, не видели.

– Ничего не понимаю. Это – презерватив? Но почему он такого размера?

– Он не был бы такого размера, если б вы его не надули.

Отец Кихот тяжело опустился на кровать Санчо. И спросил:

– Куда вы привезли меня, Санчо?

– В дом, где я бывал студентом. Просто удивительно, как живучи подобного рода заведения. Они куда устойчивее диктатур, и никакая война им нипочем – даже гражданская.

  33