очень нудно 
35 
В то время я не раз среди ночи слышал звук шагов, тайком пробирался вниз и видел, как отец спит на заднем дворе под открытым небом. Уже тогда я должен был понять: если человек выбрал своим домом улицу, любой другой дом ему покажется тюрьмой.
Продолжая сжимать пожелтевший лист бумаги, я покидаю кабинет и направляюсь в темноте наверх. Миную розовую спальню Кары и застываю на пороге своей старой комнаты. Когда включаю свет, вижу — ничего не изменилось. Моя двуспальная кровать так же покрыта голубым одеялом; на стенах продолжают висеть плакаты «Грин Дей» и «Ю2».
Шагаю дальше по коридору, вхожу в родительскую спальню. Вернее, в спальню моего отца. Стеганого одеяла с вышитыми обручальными кольцами нет, но вместо него аккуратно, с армейской четкостью на кровать натянуто покрывало защитного цветa, сверху сложена накрахмаленная простыня. На прикроватной тумбочке стоит стакан с водой и будильник. Лежит телефон.
Это не тот дом, который я помнил, — не мой дом. Но дело в том, что и Таиланд я своим домом назвать не могу.
Пapy дней я размышлял, а что будет дальше — не только с отцом, но и со мной. За границей у меня своя жизнь, но похвастаться нечем. У меня есть работа без всяких перспектив, несколько друзей, которые, как и я, от кого-то или чего-то бегут. Несмотря на то, что я ехал сюда неохотно, намереваясь кое-что подлатать и вернуться назад в надежное место на другом конце света, ситуация изменилась. Я не могу ничего исправить — ни отцу помочь, ни себе, ни своей семье. Я могу попытаться на скорую руку склеить разбитую вазу — нашу семью — и надеяться, черт побери, что она не будет пропускать воду.
Намного легче убедить себя, что мое место в Таиланде, где я могу упиваться старыми обидами и снова и снова заливать горе в барах Бангкока. Но это было до того, как я увидел недоверие в глазах сестры и стены этого дома, где не осталось ни одной моей фотографии. Сейчас я уже не чувствую себя таким самоуверенным эмигрантом. И гложет меня чувство вины.
Однажды я уже принял радикальное спонтанное решение оставить свою жизнь в прошлом. Сейчас я опять принимаю это же решение.
Я беру телефон и звоню своей домовладелице в Чанг Мэй — очень милой вдове, которая по крайней мере раз в неделю приглашала меня к себе на обед и рассказывала одни и те же истории о своем муже, о том, как они познакомились. На корявом тайском я рассказываю о состоянии здоровья отца, прошу ее собрать мои вещи и выслать их по этому адресу. Потом звоню своему начальству в языковую школу и оставляю сообщение ни автоответчике, извиняясь за то, что сорвался посреди семестра, и объяснив, что поступил так по семейным обстоятельствам.
Разуваюсь и ложусь. Складываю листок пополам, потом еще пополам и засовываю в карман своей рубашки.
Это было давным-давно, но когда-то отец все-таки доверял мне и высказал свою волю на случай, если окажется в ситуации, в которой пребывает сейчас. Это было давным-давно, но когда то я пообещал ему сделать то, о чем он просит.
Наверное, я уже не смогу рассказать ему, чем занимался с тех пор, как уехал, не смогу заставить его понять меня. Наверное, мне никогда не выпадет шанс извиниться и выслушать его извинения. Вероятно, он никогда не узнает, что я вернулся домой, чтобы быть с ним, сидеть у больничной койки.
Но я буду сидеть.
В Таиланде мне никогда не удавалось быстро уснуть. Я винил во всем шум, жару, жизнь большого города. Но сегодня я засыпаю практически мгновенно. Мне снится сон: я бегу по сосновым иголкам босыми ногами, и зима просачивается сквозь кожу.
ЛЮК
В тот день, когда я отправился в леса к северу от реки Сент-Лоуренс, на мне был термозащитный непромокаемый комбинезон, утепленные сапоги и термобелье. В карманах лежали пара запасных носков, шапка и перчатки, а еще моток проволоки, веревка, батончики из мюсли и вяленое мясо. Последние восемнадцать долларов я отдал водителю грузовика, который подбросил меня через границу. Свое водительское удостоверение я положил в застегивающийся на змейку карман комбинезона. Если план не сработает, это единственное, что поможет опознать мои останки.
Я не стал брать ни рюкзак, ни спальный мешок, ни походную печку, ни спички. Я хотел идти налегке и, насколько получится, вести жизнь волка-одиночки. Конечная цель — найти стаю полков, в которой освободилось место и которая позволит мне присоединиться к ней. Последний человек, с которым я разговаривал — почти за два года! — был водитель грузовика, который подвез меня.
35 
