13 
— Я слышал, что после ужина нас ждет какое-то представление, — уныло сказал капитан.
— Нас тут немного, — пояснил казначей, — но мы с майором Джонсом решили, что надо как-то отметить прощальный вечер. Конечно, наш кухонный оркестр что-нибудь сыграет, и мистер Бэкстер обещал нам кое-что изобразить...
Мы с миссис Смит обменялись недоуменным взглядом. Какой еще мистер Бэкстер? Неужели у нас на пароходе кто-то едет зайцем?
— Я попросил мистера Фернандеса поддержать нас, и он охотно согласился, — с жаром продолжал казначей. — А на прощание мы споем «Олд Лэнг Сайн» [шотландская песня на слова Р.Бернса (в переводе С.Маршака «Застольная» — «Забыть ли прежнюю любовь в дружбу прежних дней»)] в честь наших пассажиров англосаксонского происхождения.
Нас во второй раз обнесли жареной уткой, и Смиты, чтобы составить нам компанию, положили себе на тарелки что-то из своих баночек и скляночек.
— Простите, миссис Смит, — не выдержал капитан, — что вы пьете?
— Бармин с горячей водой, — сообщила ему миссис Смит. — Муж предпочитает по вечерам истрол. А иногда — векон! Ему кажется, что бармин действует на него возбуждающе.
Капитан кинул испуганный взгляд на тарелку миссис Смит и отрезал себе кусок утки. Я спросил:
— А что вы едите, миссис Смит? — Мне хотелось, чтобы капитан почувствовал комизм положения.
— Ну уж вам ли это не знать, мистер Браун! Вы же видели, я ем это каждый вечер, в одно и то же время. Питательную кашицу из бересты, — пояснила она капитану.
Он положил нож и вилку, отодвинул от себя тарелку да так и остался сидеть, понурив голову. Сначала я подумал, что он произносит благодарственную молитву, но, по-видимому, он просто боролся с тошнотой.
— Я закушу орехолином, — сказала миссис Смит, — если у вас не найдется кефира.
Капитан хрипло откашлялся, отвел от нее глаза и оглядел стол; он содрогнулся, увидев мистера Смита, который ковырял вилкой сухие коричневые зерна, и перевел суровый взгляд на безобидного мистера Фернандеса, словно тот был за все это в ответе. Потом он объявил официальным тоном:
— Завтра во второй половине дня мы прибываем, надеюсь, к четырем часам мы уже будем на месте. Советую побыстрее пройти таможенный досмотр, в городе обычно выключают свет около половины седьмого.
— Почему? — спросила миссис Смит. — Наверно, это всем неудобно.
— Из соображений экономии, — сказал капитан и добавил: — Сегодня по радио передавали не очень веселые новости. Сообщают, что повстанцы перешли границу Доминиканской Республики. Правительство утверждает, будто в Порт-о-Пренсе спокойно, но я советую тем из вас, кто там останется, поддерживать как можно более тесную связь со своими консульствами. Я получил приказ быстро ссадить пассажиров и сразу же плыть в Санто-Доминго. Задерживаться для приемки груза я не буду.
— Кажется, детка, нас там ждут беспорядки, — сказал мистер Смит со своего конца стола и проглотил еще ложку какого-то вещества, вероятно фромента — блюда, о котором он мне рассказывал за обедом.
— Нам не впервой, — с мрачным удовлетворением ответила миссис Смит.
Вошел матрос с каким-то сообщением для капитана; когда он открыл дверь, порыв ветра закачал в кают-компании презервативы; от трения друг о друга они издавали жалобный писк. Капитан сказал:
— Прошу меня извинить. Ничего не поделаешь, долг зовет. Желаю хорошо провести вечер.
Но я заподозрил, что эта сцена была заранее подготовлена: капитан — человек необщительный, и миссис Смит действовала ему на нервы. Вслед за ним, словно боясь оставить судно на попечение капитана, поднялся и старший механик.
Когда начальство удалилось, казначей, которого стесняло его присутствие, стал потчевать нас едой и питьем. (Даже Смиты — правда, после больших колебаний — «Я ведь совсем не лакомка», — заявила миссис Смит, — положили себе по второй порции орехолина.) Подали сладкий ликер, которым, как объяснил казначей, «угощало пароходное общество», и мысль о бесплатном ликере с новой силой пробудила у всех у нас — за исключением, конечно, Смитов — жажду, даже у фармацевта, хотя он и поглядывал на свою рюмку с тревогой, словно ее зеленый цвет был сигналом бедствия. Когда мы наконец перешли в салон, на каждом кресле лежала программа.
Казначей весело закричал:
— Выше голову! — и стал негромко похлопывать ладонями по своим пухлым коленкам. Вошел оркестр под управлением кока — тощего парня с румяными от жара плиты щеками, в поварском колпаке. Оркестранты несли кастрюли, сковородки, ложки и ножи; для того чтобы изображать скрежет, была мясорубка, а шеф-повар размахивал вместо дирижерской палочки вилкой для поджаривания гренков. Первый музыкальный номер назывался «Ноктюрн», за ним следовала «Chanson d'amour» [песня любви (фр.)], которую спел сам кок приятным и не очень верным голосом: «Automne, tendresse, feuilles mortes» [осень, нежность, увядшие листья (фр.)], — я уловил лишь несколько грустных слов, потому что остальные заглушали гулкие удары ложкой по кастрюле. Мистер и миссис Смит сидели на диване, держась за руки, колени ее были покрыты пледом; коммивояжер задумчиво наклонился вперед, глядя на тощего певца; может быть, в нем говорил профессиональный интерес, и он размышлял, какое из его лекарств могло тут помочь. Что касается мистера Фернандеса, он сидел отдельно от всех и время от времени что-то записывал в книжечку. Джонс торчал за спиной казначея, иногда к нему наклонялся и что-то шептал на ухо. Он сиял от удовольствия, будто все это он придумал, и, хлопая исполнителям, словно бы аплодировал самому себе. Поглядев на меня, он подмигнул, как бы говоря: «Погодите, то ли еще будет! Вы не знаете, какой я выдумщик! Потом пойдут номера почище!»
13 
