23 
— А почему тебя так долго не было?
Я направил свет фонаря на пальмы, подальше от бассейна, будто осматривая проводку.
— Я разговаривал с Жозефом. Давай пойдем наверх?
— И опять напоремся на Смитов? Нет, лучше побудем в саду. Смешно, что я никогда раньше не бывала здесь. У тебя дома.
— Да, мы всегда вели себя осмотрительно.
— Ты меня даже не спросил об Анхеле.
— Извини.
Анхел — ее сын, невыносимый ребенок — тоже был виноват в том, что мы жили врозь. Слишком толстый для своих лет, с отцовскими глазами, похожими на коричневые пуговки, он сосал конфеты, замечал то, чего не следовало замечать, и постоянно предъявлял требования — он требовал от матери безраздельного внимания. Ее сын, казалось, высасывал из наших отношений с Мартой нежность так же, как он высасывал жидкую начинку из конфет — долго и с шумом причмокивая. Этот ребенок был чуть не главной темой наших разговоров. «Мне пора. Я обещала Анхелу почитать». «Сегодня вечером мы не увидимся. Анхел хочет пойти в кино». «Дорогой, я так сегодня устала — Анхел пригласил шесть товарищей к чаю».
— Ну, и как Анхел?
— Он болел. У него был грипп.
— Но сейчас он выздоровел?..
— О да, он выздоровел.
— Пошли.
— Луис меня так рано не ждет. Анхел тоже. Раз уж я здесь... Семь бед — один ответ.
Я взглянул на часы. Было почти половина девятого.
— Смиты... — пробормотал я.
— Они возятся со своими вещами. Милый, почему ты так волнуешься?
Я беспомощно пробурчал:
— У меня пропало пресс-папье...
— Такое ценное пресс-папье?
— Нет, но если оно пропало, мало ли что еще могло пропасть?
И вдруг повсюду засияли огни. Я взял ее под руку, круто повернул и повел вверх по дорожке. Мистер Смит вышел на свой балкон и крикнул нам:
— Нельзя ли получить для миссис Смит еще одно одеяло на случай, если станет прохладно?
— Я скажу, чтобы вам принесли одеяло, но прохладно не станет.
— А знаете, отсюда и правда прекрасный вид.
— Я сейчас погашу фонари в саду, тогда вам будет виднее.
Рубильник находился у меня в кабинете, и мы были уже у двери, когда до нас снова донесся голос мистера Смита.
— Мистер Браун, а у вас в бассейне кто-то спит.
— Наверно, нищий.
По-видимому, миссис Смит тоже вышла на балкон, потому что теперь я услышал ее голос:
— Где ты его видишь, голубчик?
— Вон там.
— Бедняга. Я, пожалуй, отнесу ему денег.
Меня так и подмывало им крикнуть: «Отнесите ему ваше рекомендательное письмо. Это министр социального благоденствия».
— Знаешь, не стоит, детка, ты только разбудишь беднягу.
— Странное место для ночлега он выбрал.
— Наверно, искал, где попрохладнее.
Дойдя до дверей кабинета, я выключил свет в саду и услышал, как мистер Смит говорит:
— Посмотри вон туда, детка, на тот белый дом с куполом. Это, должно быть, дворец.
Марта спросила:
— В бассейне спит нищий?
— Это бывает.
— А я его не заметила. Что ты ищешь?
— Мое пресс-папье. Кому могло понадобиться мое пресс-папье?
— Какое оно?
— Маленький гробик с буквами: «R.I.P.». Я клал под него не очень срочные бумаги.
Она засмеялась, крепко обняла меня и стала целовать. Я старался отвечать на ее поцелуи, но труп в бассейне придавал нашим утехам нечто комическое. Мертвое тело доктора Филипо выражало трагическую тему; мы с Мартой были лишь побочной линией сюжета, введенной для комедийной разрядки. Я услышал шаги Жозефа в баре и окликнул его:
— Что ты там делаешь?
Миссис Смит, оказывается, попросила его принести две чашки, две ложки и бутылку горячей воды.
— Дай им еще одеяло, — сказал я, — а потом поезжай в город.
— Когда я тебя увижу? — спросила Марта.
— На том же месте, в то же время.
— Ничего не изменилось, правда? — спросила она с беспокойством.
— Да нет же, ничего, — но голос мой прозвучал резко, и она это заметила.
— Прости, пожалуйста... Но ты все-таки вернулся!
Когда они с Жозефом наконец уехали, я снова пошел к бассейну и сел в темноте на край. Я боялся, что Смиты спустятся вниз и затеют со мной беседу, но не прошло и нескольких минут, как свет в «Джоне Барриморе» погас. Они, должно быть, поужинали истролом и бармином и теперь улеглись спать сном праведников. Вчера из-за прощального вечера они засиделись допоздна, а день сегодня был утомительный. Интересно, куда девался Джонс? Ведь он выразил желание поселиться в «Трианоне». Вспомнил я и о мистере Фернандесе и о его необъяснимых слезах. Словом, я предпочитал думать о чем угодно, только не о министре социального благоденствия, свернувшемся калачиком у меня под трамплином.
23 
