очень нудно 
79 
Брук не понимала, как любое из этих душераздирающих событий было связано с её братом. Помимо грусти, теперь она чувствовала себя ещё более неловко, чем обычно. Она не рискнула упомянуть о дневнике, который тайком прочла, или о проклинающих словах, которые обнаружила на последней странице.
Но она могла выразить словами то, что чувствовала сердцем.
— Мне жаль, что твоя сестра не выбралась из шторма.
— Она могла выбраться, — отрешённо сказал он. — Она просто не хотела. Но я не знал этого в тот момент. Только спустя шесть месяцев после длившегося год траура я подумал, что могу посетить её любимое место — её старую детскую в западной башне, без того, чтобы оплакивать сестру. Я взял её старый дневник. Он был заполнен её детскими переживаниями, некоторые из которых касались и меня. Но я был поражен, найдя совсем недавние записи, датированные её Сезоном в Лондоне и последующим возвращением в Йоркшир.
Брук было интересно, оставались ли пропавшие страницы ещё в дневнике, когда он читал его. Или там были только последние две строчки? Но и их было достаточно. Ему не нужны другие доказательства, чтобы захотеть убить её брата. И неудивительно, что он сжег башню. Его ярость, должно быть, зажглась в нём той ночью.
Брук тихо пересела на скамейку перед ним. Ей не нужно было спрашивать, что такого он прочёл в ту ночь. Она не хотела задавать ему вопросов, но он мог счесть это странным.
— Что было в тех последних записях?
Он не посмотрел на неё.
— Она написала о чудесном мужчине, в которого влюбилась во время Сезона. Он обещал, что они поженятся после того, как он убедит своих родителей, что ему не нужен никто, кроме неё. Она тайком встречалась с ним, так что им удавалось ускользать от бдительного взора матери. На одном из таких свиданий он соблазнил её. Элла была в ужасе и потрясена до глубины души, когда он сказал, что не женится на ней, что никогда и не намеревался жениться. Не столько стыд из-за беременности, сколько боль от разбитого сердца и предательства молодого человека заставили её «искать успокоения в море». Она прямо написала о своём намерении, что у неё не было иного выбора. Она даже держала его имя в секрете вплоть до последней страницы, когда она прокляла его за то, что он разрушил её жизнь. Нет, Элла не пыталась вырваться из шторма в тот день, она позволила ему забрать свою жизнь.
— Мне так жаль.
Он продолжил, не обращая внимания на Брук.
— Я никогда не был в такой ярости, как тогда. Я швырнул фонарь, которые принёс с собой, на пол и вырвал эти проклятые страницы, выбросив их в пламя. Я почти оставил там и дневник, но в нём сохранились и хорошие воспоминания, поэтому я подумал, что могу захотеть перечитать его однажды или показать матери, так что я вынес его из комнаты Эллы. Но я не пытался погасить огонь. Я поехал прямо в Лондон, чтобы найти человека, который совратил мою сестру и оставил её одну с ребёнком, и смеялся над ней, когда она ему рассказала, — твоего лживого брата!
Брук вздрогнула. Лучше бы ей никогда не знать всей правды о том, что хранили эти пропавшие страницы. Она абсолютно ничего не могла сказать в защиту своего брата. Его жестокость по отношению к Элле не имела оправдания.
— Рана, которую я нанёс ему, была не смертельной, — продолжил Доминик. — Я думал, этого хватит, однако ошибался. Меня снедало то, что справедливость не была восстановлена. Он не расплатился за всё сполна — не только за жизнь Эллы, но и за жизнь её ребёнка. Два месяца спустя я снова вызвал его на дуэль и промахнулся, как, собственно, и он. Моя ярость не ушла. Он отказался встретиться со мной последний раз, и я ждал ещё несколько месяцев, чтобы бросить другой вызов, который он просто проигнорировал. Поэтому я нашёл обоих наших секундантов и выследил его в Лондоне. Он не мог отказать мне при свидетелях.
Доминик наконец посмотрел на неё и добавил ледяным тоном:
— Наше с тобой положение — раздражающе досадно. Но то, что твой брат до сих пор жив — омерзительно несправедливо.
— Я соглашусь с тем, что он злой, подлый, даже жестокий, — осторожно сказала она. — Кому лучше знать об этом, как не мне. И он не заботится ни о ком, кроме себя, ни о семье, ни о друзьях. Кто-нибудь, в конце концов, убьёт его. Это неизбежно. Но этим кем-то не можешь быть ты. Ещё одна попытка, и ты на долгие годы попадёшь в тюрьму, если, конечно, тебя сразу же не повесят.
— Особенно если он станет членом моей семьи.
79 
