94 
— Слушай, давай вообще еще как-нибудь встретимся, а? Правда, я была ужасно рада тебя видеть! — воскликнула Ингрид, царственным жестом оплатив их счет раньше, чем Соня успела протянуть к нему руку.
Это был последний раз, когда Соня видела Ингрид. Вскоре она уехала из Парижа, а в России их пути не пересекались. Впрочем, это было уже и ни к чему.
* * *
Вернувшись в свою квартиру, Соня принялась лихорадочно распаковывать свои чемоданы, многие из которых за два года так и остались стоять нераспакованными. И хоть мама заставила ее взять с собой много вещей, Соня предпочла все необходимое покупать в Париже — ей нравилось гулять по местным магазинам, выбирать вещи и предметы для дома. Главным в этом было то, что она могла наконец решить, что именно нужно ей и каким это все должно быть. Она любила принимать решения даже по самым незначительным вопросам.
Чемодан, который она искала, оказался самым последним из всех. Кто бы сомневался, что так будет. В чемодане среди каких-то ее детских игрушек, которые она зачем-то притащила с собой из дома, как тотемы, память прошлого, она откопала и извлекла на свет несколько толстых блокнотов-ежедневников. Все они были старые, за прошлые года. Ежедневников было много, штук двадцать, не меньше. Она привезла их, так как и варианта не было оставить их дома. Не стоит, зачем? Это же личное, да еще какое личное. Ее дневники за десять лет, прикинула Соня. Разного цвета и дизайна. Один, кожаный, явно очень дорогой, с желтоватыми разлинованными страницами, отец привез из Стокгольма, другой она сама купила в ЦУМе, в канцелярском отделе, когда там начали появляться потрясающе красивые блокноты.
Соня стала вести дневники, как только выучилась писать. Сначала это были просто записки, которые она оставляла маме, потому что сказать что-то ей было не так просто, и она писала, куда пошла гулять, с кем, когда придет, что она поела и как случилось, что она перепачкала куртку, которую ей подарила бабушка. Но потом Соня вдруг поняла, что ей нравится складывать слова в предложения и записывать в только ей ведомом порядке события ее жизни и мысли, которые приходили ей в голову.
Соня разбросала все дневники вокруг себя, а сама села на пол, поставив рядом с собой большую кружку с зеленым чаем. Она открывала и закрывала тетради, вчитываясь в свои слова и удивляясь тому, насколько они теперь кажутся ей чужими и незнакомыми. Какие-то места она читала очень внимательно и долго, что-то пролистывала без жалости. Сидя с Ингрид в кафе, Соня неожиданно поняла, что хочет написать книгу. О чем она будет — о Готье или о ней самой, или об Ингрид, — Соня еще до конца не понимала. Она только ощутила какое-то необъяснимое, но отчетливое желание. Как дуновение ветра, прикоснувшееся к ее открытому лицу, это желание вдруг наполнило ее совсем еще юную душу счастьем, доселе ей неведомым.
Она знала, что здесь, на бумаге, слова ведут себя совершенно иначе. Они послушны, они готовы встать на свои места и создать собственную гармонию смысла, который Соня так редко наблюдала в разговорах. Соня искала то, что уже перечитывала однажды, сидя взаперти, на подоконнике кухни на Тверской улице. Наконец она нашла то, что искала. Она пересела в кресло, переставила чашку с чаем и погрузилась в чтение. Это был ежедневник, который она вела в тот момент, когда встретила Готье. Как же это было давно!
Теперь ей хотелось, прежде чем прикоснуться к этому, едва зародившемуся своему замыслу руками, почувствовать его душой. Кроме того, что-то из дневников Соня собиралась использовать. Она сидела и неторопливо листала страницы, делая кое-какие пометки и беззвучно шевеля губами, и даже если бы сейчас в ее квартиру ворвались грабители (что, в общем-то, было совершенно исключено на территории представительства), она не сразу бы заметила, так была погружена в себя. Она читала.
«Не знаю, плохо это или хорошо, но я никогда не была сильна в разговорах. Никогда. Вместо этого я улыбаюсь. Но очень часто люди понимают меня и мои улыбки совершенно неверно. Кто-то считает, что я странная. Кому-то кажется, что я — их лучший друг. Родители вечно для своего удобства видят в этом мое хорошее настроение. Иногда мне действительно хочется ударить их всех чем-нибудь по голове и сказать: вы с ума сошли? Улыбка — это просто улыбка. Вот в „Макдоналдсе“ она идет совершенно бесплатно. Почему? Да потому что она ничего не стоит, это просто движение мышц на лице, маска, за которой я прячусь.
Но я ничего такого не говорю. Я вообще стараюсь не говорить, мне так удобно. Не раз я убеждалась, что стоит сказать слово — и начинаются проблемы. И самые большие проблемы возникают из самых простых слов. Сегодня я видела человека, которого могла бы полюбить. Но его уже любят, и что же мне теперь делать? Что тут можно сказать?
Интересно, как бы сложилась моя жизнь, если бы в детстве я, как все дети, смогла нормально говорить, и не было бы этой вязкой каши вместо слов, из-за которой было проще молчать. Потом-то, конечно, говорить стало проще, но я уже привыкла к тому, как за меня додумывают и договаривают, даже когда я не прошу. Это стало забавным.
У него интересное лицо. Я не могу сказать, что он красавец, но плевать — я не люблю красавцев, а он как будто с картины какой-то сошел или из старого черно-белого фильма. Только живой. И взгляд такой, что горит все вокруг. Его девушка ждала его целый день, нервничала. Красивая девушка, я тоже хочу такие волосы, и такую грудь, и такие бедра. Все хочу. А еще я хочу собаку…»
94 
