очень нудно 
65 
Он раскраснелся и глубоко дышал, а глаза его блестели. Он покачал головой:
– Я приехал сюда, чтобы… чтобы…
– Прыгать через козла? – «помогла» я ему.
Он замолчал. Потом вдруг стащил с руки перчатку, отбросил палки в снег и склонился ко мне.
Поцелуй длился долго, у меня даже начала кружиться голова, а мысли – все, какие только были в моей голове, – испуганно разбежались и попрятались. Меня переполняли чувства, каких я не испытывала никогда до этого. Ненормально, да? Почти тридцать лет, при моей-то работе – и такие эмоции от одного простого поцелуя? Сколько их уже было – коротких, мимолетных, глубоких, с языком, французских или русских, грубых, долгих, с легким запахом виски…
В моей жизни не было ни одного мужчины, которого бы я любила. Я не слишком-то способна любить. С самых ранних лет я научилась посидеть пять лишних минут, подумать и приглядеться, посмотреть на человека получше, попытаться понять, что же у него внутри. И там всегда было что-то еще – самолюбие, похоть, тщеславие или желание властвовать, обладать. Все хотели прыгнуть выше других, быть быстрее, стрелять точнее. Многие ценили чувственные удовольствия, любили эксперименты, держали камеру под рукой, коллекционировали фотографии… Поцелуи были частью ритуала, они заканчивались быстро, становясь чем-то вроде ключа или пароля, после которого обычно слетали одежды и дозволялось все. Уж кому-кому, а мне хорошо было известно, что такие поцелуи ничего не значат.
Архипов склонился ко мне и прикоснулся губами к моим губам. Он просто стоял и прижимал меня к себе, счастливо улыбаясь. Он целовал мое лицо, гладил меня по волосам и смеялся, как ребенок, которому подарили луноход. И я вдруг с интересом отметила, что делаю то же самое.
– Ты почему смеешься? – спросила я тогда.
– А ты почему? – спросил он.
– Я смеюсь, потому что ты смешной. У тебя нос красный.
– У тебя, между прочим, тоже, – фыркнул он и чмокнул меня в нос.
– Знаешь, что! – Я решительно тряхнула головой. – Должна тебе признаться, что в целом я лыжи ненавижу. Я бы гораздо лучше почувствовала себя сейчас со стаканчиком глинтвейна в руках.
– А почему же ты молчала? Можно было давно уже пойти где-нибудь посидеть. Потому что, признаться честно, то, чем мы тут с тобой занимаемся, катанием на лыжах никак нельзя назвать.
– А как можно? Как это можно назвать? – ехидно спросила я, радостно улыбаясь.
Он хмыкнул и поцеловал меня снова. Собственно говоря, так и прошел весь день. Мы вернулись в отель, переоделись. Я в очередной раз посетовала, что не взяла с собой каких-нибудь дешевых тряпок, они были бы здесь намного уместнее, да и дорогие целей бы были. Мы пошли в кафе, где нам отказали в глинтвейне, сказав, что красное вино кончилось и его привезут только к вечеру. Тогда мы пошли в поселок, искать кафе.
– Кто ищет, тот всегда найдет! – радостно салютовали мы, когда достигли цели.
Мы просидели в кафе часа четыре, наверное, и все эти четыре часа я была счастлива, как никогда в жизни. Если то, что вдруг случилось со мной, называется любовью, то это – чертовски сильная штука. От одной мысли о том, что все это временно и что нам с Архиповым придется расстаться, не сейчас, так потом, становилось так больно, что было трудно дышать. Он ничего еще не знал и, думая, что впереди у нас целая вечность времени, не жалел его и тратил на разговоры и улыбки, на то, чтобы держать меня за руку и расспрашивать о моем детстве. Как будто я могла ему рассказать. Я выдала ему ту же отрепетированную сказку, которую в свое время скормила Свинтусу. За исключением части, где я ссорюсь с семьей. А что мне было делать?
– Знаешь, чего я ужасно боюсь? – спросил он, когда уже поздно ночью мы возвратились в отель.
– Чего?
– Что ты решишь, что для меня это – так просто. Взять и привезти девушку в отель, провести с ней три дня. Что это для меня – норма.
– А что, не норма? – удивилась я. – Обычно ты привозишь сюда парней?
– Юля! Ты знаешь, это, возможно, совершенно неуместно, и мы совсем еще не знаем друг друга… Но я хочу, чтобы ты знала, что все это для меня очень, очень важно и очень серьезно. С того самого момента, когда я увидел тебя… Помнишь, ты смотрела на меня из окна?
– Я помню, – вздохнула я. – Но ты не должен… Поверь, я все понимаю.
– Я не понимаю! Я не могу понять… Ты же совершенно удивительная. Ты даже сама не знаешь, какая ты удивительная. И я. Господи, я же совершенно обычный парень. Я даже деньги не научился зарабатывать. Не могу, знаешь, не могу. Вся наша медицина – это либо нужно иметь железное сердце, чтобы никакой совести, никакого сострадания, либо…
65 
