очень нудно 
43 
Он сказал:
– Ну как ты, окреп? Удержишься в седле? – и отнял руку. Тропинка раздвоилась; в одну сторону она вела в Кармен, в другую – на запад. Он ударил мула по заду, направляя его в сторону Кармен, сказал: – Через два часа будешь там, – и остановился, глядя, как мул идет на его родину, неся на себе доносчика, припавшего к луке. Метис попытался выпрямиться.
– Куда вы?
– Будь свидетелем, – сказал священник. – Я не заходил в Кармен. Но если ты помянешь там про меня, тебе дадут поесть.
– Да как же?.. Подождите! – Метис стал заворачивать голову мула, но сил на это у него не хватало. Мул шел и шел вперед. Священник крикнул:
– Помни. Я не заходил в Кармен. – Но куда ему теперь идти? И он понял, что во всем штате есть только одно место, где не возьмут заложником ни в чем не повинного человека. Но в такой одежде там нельзя показываться. Метис цеплялся за седельную луку, умоляюще вращая малярийными глазами:
– Не бросайте меня! – Но не только метиса бросал он здесь, на лесной тропе: мул стоял на ней поперек и мотал своей глупой башкой, отгораживая его, точно барьером, от родных мест. Он был как человек без паспорта, которого гонят из всех гаваней.
Метис кричал ему вслед:
– А еще христианин! – Он все-таки ухитрился выпрямиться в седле и сыпал бранью – бессмысленным набором грязных слов, которые замирали в лесу, точно слабые удары молотка. Он прохрипел: – Если мы когда-нибудь встретимся, пеняй на себя… – У этого человека, конечно, были все основания прийти в ярость: он лишился семисот песо. Метис крикнул отчаянным голосом: – У меня память на лица!
2
В жаркий, насыщенный электричеством вечер по площади кружили молодые мужчины и девушки; мужчины – в одну сторону, девушки – в другую. Они не заговаривали друг с другом. В северной части неба сверкала молния. Это гулянье чем-то напоминало религиозный обряд, который давно потерял всякий смысл, но тем но менее ради него все наряжались. Иногда к молодежи примыкали женщины постарше, внося в это шествие чуть больше оживления и смеха, точно у них еще сохранилось воспоминание о прежней жизни, о которой теперь и в книгах не прочтешь. Со ступеней казначейства за гуляющими наблюдал полицейский с кобурой на бедре, а у дверей тюрьмы, держа винтовку между колен, сидел маленький, щуплый солдат, и тени пальм тянулись к нему, точно заграждение из сабель. В окне у зубного врача горело электричество, освещая зубоврачебное кресло, ярко-красные плюшевые подушки, стакан для полоскания на низеньком столике и детский шкафчик, набитый инструментами. В жилых домах, за проволочной решеткой окон, среди семейных фотографий, взад и вперед покачивались в качалках старухи. Делать им было нечего, говорить не о чем – сидели и покрывались потом под ворохом своих одеяний. Так шла жизнь в главном городе штата.
Человек в поношенной бумажной одежде сидел на скамейке и смотрел на все это. К казармам прошел вооруженный отряд полиции; полицейские шагали не в ногу, держа винтовки кое-как. Площадь освещалась электрическими лампочками – по три на каждом углу; их соединяли между собой безобразно обвисшие провода. От скамьи к скамье ходил нищий, безуспешно клянча милостыню.
Нищий сел рядом с человеком в поношенной одежде и повел какое-то длинное объяснение. Тон у него был вкрадчивый, и в то же время в нем слышалась угроза. Улицы спускались с площади к реке, к порту, к заболоченной равнине. Нищий говорил, что у него жена и куча детей и что последние недели они голодают. Он замолчал и потрогал своего соседа за рукав.
– Сколько же, – спросил он, – такой материал стоит?
– Не поверишь, как дешево, просто гроши.
Часы пробили половину десятого, и лампочки сразу погасли. Нищий сказал:
– Так совсем ум за разум зайдет. – Он повертел головой, провожая взглядом гуляющих, которые уходили вниз по склону. Человек в поношенной одежде поднялся со скамьи, нищий тоже встал и поплелся следом за ним в дальний конец площади. Его босые ноги шлепали по асфальту. Он сказал: – Несколько песо… Что тебе стоит, не разоришься.
– Еще как разорюсь!
Нищий озлился. Он сказал:
– Иной раз готов на что угодно пойти ради нескольких песо. – Теперь, когда огни во всем городе погасли, они стояли, скрытые дружелюбной темнотой. Нищий сказал: – Осуждаешь меня?
– Да нет. И не думаю.
Что бы он ни сказал, все выводило нищего из себя.
– Иной раз, кажется, убить готов…
– Вот это, конечно, очень нехорошо.
43 
