45 
— В той же поре. Борец за всемирную справедливость. Рвался сюда, но в посольстве дали понять, что по эту сторону границы его не ждут. Или наоборот — ждут с нетерпением. Европа тоже свихнулась, повсюду тревожно. Будто мир накренился да так и застыл. А с Филиппом у нас в последнее время разногласия. Невозможно без конца слушать весь этот бред. Его восхищение Сталиным, презрение к старым эмигрантам, попытки вернуться в Москву, строить демократический социализм… Я этого не понимаю… Скажи, неужели за все эти годы от Олега не было никаких известий?
— Ничего, Соня.
— А Рона? — вдруг оживилась сестра. — Вот с кем бы хотелось повидаться! В Париже по ночам, когда малыш уже спит, а Филипп где-то пропадает, я без конца вспоминаю нашу с ней юность. Здорова ли ее мама? Они живут все там же? С того времени, как мы уехали, я всего однажды видела Рону — каких-то две-три минуты, в Берлине, на Центральном вокзале. Мы с Филиппом спешили на поезд, а они с отцом только что прибыли варшавским экспрессом… Пять минут слез, только и успели обменяться адресами, но она на мои письма ни разу не ответила.
— Будь осторожнее с письмами, Соня. И сейчас, и впредь. В тот год Рона познакомилась с немцем, сотрудником консульства. Потом они поженились, и он увез ее с собой. Звали его Дейч Геккен. Через год Рона вернулась — примерно как ты, погостить. Тут их всех и арестовали — отца, мать и дочь. По делу буржуазно-националистической профессуры. Рону отправили в Киев — основное следствие велось там — и поставили перед выбором: или она расторгает брак и остается тут, или сдает паспорт СССР и едет в Германию, но на неких условиях… Одним словом, пытались вербовать. Шпионить она отказалась. Вернулась в Харьков и дождалась освобождения родителей. Больше я ничего не знаю. Мне категорически запрещено встречаться с кем-либо из их семьи. Один Митя Светличный время от времени с ней видится. Говорит: все такая же — шальная и прекрасная. Ну, с Мити взятки гладки, он бог знает с каких времен по ней сохнет. Как и наш с тобой брат когда-то.
— Ты можешь устроить мне встречу с ней? Я… должно быть, это невероятно сложно… но мне… Прошу тебя!
Она поймала взгляд сестры — в нем было нечто большее, чем просьба, и смутилась.
— Я попробую. Если, конечно, что-нибудь выйдет…
Юлия не упомянула, что о судьбе Роны ей известно от мужа. И о Казимире в этот вечер не было произнесено ни слова. Не решилась. Даже сестре, самой родной, — с детства никого ближе, чем Соня, у нее не было.
И себе Юлия не смогла бы объяснить, почему в тот вечер, вытолкав Михася на лестницу и наскоро побросав в раковину посуду, не заперла дверь за гостями, а бросилась лихорадочно искать сумочку. Сбежала по лестнице к подъезду — и застыла.
Оба еще были здесь. Сабрук курил, мрачно косясь на темное небо, а Лохматый, описывая вокруг него круги, говорил без умолку. Голос его то взлетал, то падал до зловещего шепота. Заметив Юлю, он осекся на полуслове и ядовито поинтересовался: «Что, мадам? К супругу, под крылышко?»
Ярослав осек: «Оговтайся, дурню!» — и внимательно посмотрел на нее. «Хочешь с нами, Юля? Мы к Валеру… тут рядом…» Михась открыл рот, чтобы запротестовать. «Хочу!» — сказала она с вызовом.
Мастерская Казимира оказалась в двух трамвайных остановках, но шли пешком, чтобы проветрить Лохматого. Тот угомонился и вел себя сносно, хотя время от времени пытался обнять Юлию — надо думать, в знак перемирия. Улицы были почти пустые, вечерний ветер гонял во дворах мелкий мусор. Сабрук где-то забыл шляпу, отмалчивался по пути, седеющая прядь упала на лоб, руки в карманах долгополого пальто. Присмирев, Михась поймал ритм и начал бубнить под нос: «Хто може розлучити нас з тобою? Холодною осiнньою водою вже змили голову надiï лiтнi… — Она вслушалась — стихи были незнакомые. — …Скрипаль маленький гратиме до скону, не перепрошуючи…»
Потом они оказались там, куда Юлия позже прибегала тайком, с прыгающим сердцем, вся в ледяном ознобе. Дверь полуподвальной мастерской в особняке, где раньше располагалось какое-то учреждение, закрытое на ремонт, никогда не запиралась, к ней вели стертые деревянные ступени. Внизу — земляной пол, плесень на облезлой штукатурке. Чтобы не задохнуться от волнения, Юлия опустила глаза и стала считать, пока спускалась. Ступеней было девять.
За дверью оказалось логово Казимира Валера — просторное, сухое и ярко освещенное, прокуренное и битком набитое какими-то полузнакомыми людьми. Никакой живописи и близко не было видно. Юлия зажмурилась, остановилась на пороге, и хозяин тут же нетвердо шагнул ей навстречу.
45 
