29 
Мельер оказался прав. Весь оставшийся день я постигала науку находиться рядом с Лордом Тьмы и не быть для него совершенно открытой книгой. Попутно же выяснилось и еще много интересного, чего мне стоило знать обязательно, но так и не сообщено. По растерянности, не иначе.
Ощущение что мной откупились, переросло в стойкую уверенность. Теперь надо узнать, не продешевили ли?
Я узнала что Лорд может найти меня где угодно, в точности как и я его. Хотя удаляться на большие расстояния нам не безопасно. Браслет на моей руку, это своеобразный поводок. При определенном удалении, при том непонятно каково максимальное расстояние на этот раз, ошейник Лорда начнет раскаляться и пульсировать. Так как он наврядли будет доволен этим, опасность в основном грозит мне.
Кто бы сомневался.
Еще Лорд может разговаривать со мной так, что этот голос не будет слышать никто.
Вот кого последние дни я почти не слышала. Это настораживало, натягивая нервы и заставляя голос темного каждый раз звучать для меня во много раз сильнее.
Он говорил очень тихо, всегда с легкой полуулыбкой на безупречных губах, что делало его красивое, бледное лицо еще более лукавым. А слова более глубокими, со вторым, третьим, и кто знает каким еще смыслом.
Так же Мельер рассказал мне о возможности Лорда ходить сквозь тьму. Несколько шагов, там где другие потратят недели. Просто войти во тьму и раствориться… что бы выйти где-то в других тенях. Такой способ передвижения подвластен только Лорду Тьмы, людям на такое не хватит сил и тем более разума. В тенях легко сойти с ума. Смешать темноту собственной души и тьму-первородную, прародительницу всех чудищ и чудовищ. Кем ты выйдешь? Получеловеком, полувиверной? Или оборотнем? А может смешаешь свою сущность с кем похуже? Кто завладеет твоим разумом? А телом? Где окажешься по прихоти шутницы-тьмы? Или Лорда?
Кстати в свете тоже нельзя путешествовать. Свет это еще и чистота, белизна, безупречность. А самыми безгрешными являются младенцы. Не самая лучшая участь - заключенное во взрослом теле сознание новорожденного дитя.
Хотя маги света как-то научились двигаться подобным образом, не рискуя.
На следующий день появились первые признаки близкой границы. Еще через трое суток мы ее достигли.
Все так, как я помню.
Ряды жилых палаток для простых солдат, ряды шатров магов, передовая, уставленная дальнобойным оружием. Простейшие катапульты, бриколь, бриды, онагры. Ну и многочисленные боевые колесницы.
А дальше… как пятно на чести… как вселенская боль…
Сколько же крови впитала эта земля? Кажется, хватит, что бы наполнить ею моря. Хватит, что бы затопить королевский дворец Жардана и Рьяна, что бы умыть всю знать нашей главенствующей верхушки. Хватит… Хватит что бы взмолиться и прекратить. Посади здесь белые розы, они раскроют красные бутоны, и даже снег будет падать на землю кровавыми хлопьями.
Выжженная земля. Спорная, пустая, уже навечно ничья. Жить здесь, возделывать поля, собирать урожай, пить воду из здешних колодцев? Да кто сделает это? Разве что приспешник Хельд. Здесь даже камни плачут о тех кто ушел. А земля стонет от боли. Даже падальщики все поперевелись.
От стены огня, стирающей следы очередной битвы, дыханью постоянно не хватает воздуха. Пепел почти никогда не оседает. Даже осенью здесь жарко.
И пепел… кругом пепел. На вашей одежде, на постели, в еде, в крови.
По щеке медленно скатилась одинокая слеза. Поймав ее на подбородке, я чуть сжала соленую капельку в кулаке.
И сделала несколько шагов за защитный купол, стоящий на самой границе с резко очерченной черной равниной. Кажется, позади кто-то закричал, но было уже поздно - мне есть за кого просить и на кого тратить драгоценность одной слезы.
Ветер, сухой и горький, трепал косу и подол темно-серого, с серебряной отделкой, платья. Высокие сапоги сбивали пепел, который тут же поднимался в воздух. Закат красил небо в цвета крови.
Подняв руку, ладонью к уходящим прочь облакам, я прошептала:
- Скорбь и прощение Вам, павшие. Прощайте!
С ладони сорвались хрупкие, белые цветки. Сирень, покачала я головой. Даже здесь не могла не отличиться - в оригинале должны были быть лепестки яблони, но для меня цветок скорби - белая сирень, такая как над могилой элье Фредерика, моего приемного отца.
Цветки подхватил ветер, унося все дальше мои молитвы и ту единственную слезу, что я себе позволила. Пусть будет так.
29 
