111 
Слабый свет проникал сюда только от зажженных в холле свечей на стенах. На галерее было так темно и мрачно, что я сказала себе, что пытаться что-нибудь разглядеть при этом свете — пустая затея.
Облокотившись на перила, я посмотрела вниз — холл был передо мной как на ладони: не видно было только то, что делалось прямо под балконом.
Когда я стояла там, открылась дверь и на пороге замаячил чей-то силуэт. На какую-то минуту мне показалось, что это монах, и, хотя я думала, что была готова к встрече с ним, я задрожала от страха.
Но это был не монах. Это был мужчина в вечернем костюме и, когда он прошептал:
— О, господи, Кэтрин! — я узнала голос доктора Смита.
Он все еще разговаривал шепотом.
— Что вы здесь делаете?
— Мне не спалось.
Он вошел и встал рядом со мной на балконе.
Он приложил палец к губам.
— Там внизу кто-то есть, — прошептал он.
Я удивилась и подумала: «Ну и что в этом особенного, ведь в доме полно гостей», — и уже собиралась было сказать об этом ему, но он схватил меня за руку и подтащил поближе к краю балкона.
И тогда я услышала голоса.
— Дамарис! Наконец-то мы одни. — При звуке этого голоса я почувствовала почти физическую боль. И важны были не только сами слова, но и то, каким тоном они были сказаны. Голос был нежным и полным страсти. Я редко слышала, чтобы он был таким. Это был голос Саймона.
Дамарис отвечала:
— Я боюсь. Мой отец будет недоволен.
— В таких делах, Дамарис, мы должны доставлять удовольствие себе, а не своим родителям…
— Но он ведь сегодня здесь. Возможно, он смотрит на нас сейчас.
Саймон засмеялся, и в этот момент они подвинулись к центру холла. Он обнимал ее одной рукой.
Я отвернулась, у меня не было сил смотреть на это. Я боялась, что они могут увидеть нас. Представляю себе, какое унижение я бы испытала, если бы он узнал, что я наблюдала за его ухаживаниями за Дамарис.
Я направилась к выходу из галереи. Доктор был рядом. Мы вместе поднялись по лестнице на второй этаж. Казалось, он был занят своими мыслями и даже не замечал меня. Я не сомневалась, что он очень беспокоится за свою дочь.
— Я запрещу ей видеться с этим волокитой, — сказал он.
Я не отвечала. Сложив вместе руки, я дотронулась до кольца, которое еще совсем недавно значило для меня так много.
— Может быть, бесполезно запрещать ей? — предположила я.
— Она будет вынуждена подчиниться мне, — возразил он. И я увидела, как у него на висках вздулись вены. Я никогда еще не видела его таким взволнованным: это, казалось, говорило о глубине его привязанности к Дамарис. Я почувствовала к нему какое-то тепло: такая забота о дочери — это то, чего мне, к сожалению, совершенно не хватало, когда мой отец надолго уезжал.
— Он просто несносен, — сказала я злым голосом. — По-моему, он всегда добивается того, чего пожелает.
— Простите меня, — сказал доктор. — Я совсем забыл о вас. Вам ведь надо отдохнуть. Я был уверен, что вы уже легли. Что привело вас на галерею?
— Не спалось. Я была слишком взволнована, наверно.
— По крайней мере, — сказал он, — это предупреждение для нас обоих.
— А что заставило вас прийти на галерею? — внезапно спросила я.
— Я знал, что они там вдвоем.
— Понимаю. А вам не понравился бы этот союз?
— Союз? Прежде всего он бы не предложил ей выйти за него замуж. У старой леди свои планы на этот счет. Он женится по ее выбору и не на моей дочери. Да и кроме того… она предназначена для Люка.
— Что вы говорите? Сегодня по ней я бы этого не сказала.
— Люк предан ей. Если бы они были постарше, они уже были бы женаты. Было бы ужасно, если бы этот негодяй обесчестил ее…
— Да, вы не очень-то высокого мнения о его репутации.
— Репутации? Вы еще слишком мало живете здесь и не знаете, какой репутацией он пользуется среди здешних жителей. Но я задерживаю вас, уже поздно. Я немедленно заберу Дамарис домой. Спокойной ночи, Кэтрин.
Он взял меня за руку. Как раз на этой руке у меня было кольцо, подаренное Редверзами.
Я пошла в свою комнату. Я была так расстроена, что забыла запереть на ночь дверь. Но никаких полуночных посетителей у меня не было, и я осталась наедине со своими переживаниями.
В эту ночь я поняла природу этих чувств и винила себя за то, что позволила этим чувствам окрепнуть, как бы я ни скрывала их под маской неприязни. Я разозлилась на него, потому что он недооценивал меня; мне было обидно, потому что мне так хотелось, чтобы меня уважал именно он.
111 
