8 
У прочих людей водятся друзья. Ну разумеется; таков естественный порядок вещей. Многим людям приятно находиться в обществе, делить близость, делиться тайнами. Я никогда не принадлежала к их числу. Я была прилежной девочкой, что любит проводить время дома с папенькой. И я не была миловидна. Школьные девичьи дружбы обходили меня стороной. Другие девочки обзывали меня — я не стану повторять здесь их слова. Девочки насмехались над моим бесформенным телом, над бледною кожей, над непокорными волосами. Не знаю, как я такою уродилась. Папенька был видным мужчиной, а маменька — красавицей из красавиц. Но отчего-то их отпрыску не досталось пригожести.
Все на свете я бы отдала, чтобы в ту минуту подле меня был друг, — друг, подобный мисс Умнитон, друг, что отговорил бы меня от опрометчивого решения, кое едва меня не погубило. И еще может погубить.
Я глядела в окно «Козла и подвязки» и безмолвно молила мисс Умнитон поднять голову, заметить меня, помахать, зазвать к себе, но, поскольку она ничего такого не сделала, с тяжелым сердцем я отвернулась и зашагала домой, где до вечера просидела в кресле у камина, впервые с папенькиной кончины рыдая.
Под вечер я подкинула угля в камин и, твердо намереваясь вернуться к некоему подобию нормальной жизни, отправилась к мяснику на Норфолк-плейс и купила две свиные отбивные. Голод меня не мучил, но я понимала, что, оставшись на весь день дома без пищи, рискую погрузиться в жестокую меланхолию; горе мое было еще свежо, и, однако, я полнилась решимостью меланхолии не допустить. Проходя мимо угловой лавки, я даже надумала побаловать себя четвертью фунта карамелек и купила «Морнинг пост». (В конце концов, если мисс Умнитон могла учиться в Сорбонне, уж наверняка я смогу ознакомиться с последними событиями в родной стране.)
Вернувшись домой, я совершенно пала духом, постигнув свою ошибку. Две свиные отбивные? Для кого же вторая? Привычка пересилила мои потребности. Я, впрочем, поджарила обе, скорбно съела первую с вареной картофелиной, а вторую скормила спаниелю соседской вдовы, не найдя в себе сил ни приберечь ее на потом, ни тотчас съесть. (Я уверена, что папенька, обожавший собак, всей душою одобрил бы мое доброхотство.)
В сумерках я снова уселась в кресло, поставила на столик две свечи, на колени положила кулек карамелек, раскрыла газету и быстро ее пролистала; не обнаруживая в себе способности сосредоточиться, я уже готова была швырнуть газету в камин, однако тут наткнулась на раздел «Вакантные места», и взор мой привлекло одно объявление.
Некто «X Беннет» из Годлин-холла в графстве Норфолк искал детям гувернантку; опытной претендентке следовало незамедлительно приступить к своим обязанностям, обещано удовлетворительное вознаграждение. Обращаться безотлагательно. Больше ни слова. «X Беннет», кто бы он ни был, не сообщил, сколько детей подлежат присмотру и обучению, а также не указал их возраста. Объявлению недоставало некоего изящества, словно писали его в спешке и отправили в газету, не обдумав, но отчего-то настоятельность эта привлекла меня, и я перечитывала его снова и снова, воображая, как выглядит этот Годлин-холл и что за человек этот X Беннет.
Всего раз я выезжала из Лондона, и было это двенадцать лет назад — мне тогда минуло девять, а маменька только что скончалась. В первые годы скромное наше семейство жило в согласии. Маменька с папенькой обладали замечательной чертой, отличавшей их от родителей большинства школьных моих подруг: они друг друга любили. Явления, у нас дома естественные, — ежеутренние прощальные поцелуи, родительская привычка вечерами читать, сидя рядышком, а не в разных гостиных, их обыкновение вместе почивать, вместе смеяться, часто прикасаться друг к другу, шутить или просто-напросто говорить вслух, как они счастливы, — все это было чуждо прочим домам. Это я прекрасно постигла. Изредка бывая в гостях у соседских девочек, я замечала, что родители их друг от друга далеки — как будто у них и не случалось знакомства, и влюбленности, и близости, как будто не вставали они пред алтарем, дабы всю жизнь провести бок о бок; как будто они чужие — скажем, сокамерники, вместе посаженные под замок, и ничто не связывает их, кроме десятилетий вынужденного общества друг друга.
Мои родители вели себя совсем иначе, но их наглядная взаимная привязанность была ничто в сравнении с любовью ко мне. Они не баловали меня — суровое англиканское воспитание внушило им неколебимую веру в дисциплину и выдержку. Но они радовались мне, были бесконечно ко мне добры, семья наша жила счастливо, а затем, когда мне исполнилось восемь лет, они усадили меня пред собою и объявили, что весной у меня появится братик или сестричка. Разумеется, они были в восторге, они давно мечтали о втором ребенке, но шли годы, оба они уже отчаялись. И вот теперь, к великому своему удовольствию, они сообщили, что наша троица вскоре станет четверкой.
8 
