80 
– Определенно уже нет.
– Можно спросить? – решилась вдруг Маша.
– Конечно! Только не говори, что ты не знаешь, откуда берутся дети!
– Дурак! – фыркнула Маша.
– Ну прости. Что ты хочешь знать?
– Почему ты хромаешь? Что случилось? Я видела, у тебя на ноге шрам.
– А, это! – пожал плечами Николай. – А зачем тебе это, интересно, понадобилось?
– Ну… в офисе рассказывали, что тебе прострелили ногу.
– Прострелили? – нахмурился Николай. – И что?
– Ну, что это как-то связано с… – Маша замолчала, жалея, что затеяла этот разговор.
– С чем? – заинтересовался он. – С мафией? С бандитами? Так?
– Ну да, так, – кивнула Маша.
– Знаешь, девочка моя дорогая, я бы предпочел, чтобы ты и дальше так думала.
– Предпочел? Я не понимаю. Почему? – От любопытства Маша приподнялась на локте. Николай задумчиво смотрел на нее, а затем потянулся вперед и поцеловал ее сосок.
– Потому что это мой самый большой в жизни позор, – прошептал он, обращаясь как бы не к Маше, а к ее груди.
– Позор? – опешила Маша, не препятствуя сладкой пытке.
– Конечно, позор. Лучше считай, что я страшный мафиози. Но дело в том, что мы… Это случилось лет пятнадцать назад. Нас с отцом пригласили на охоту. На кабана.
– На кабана, – повторила Маша растерянно.
– Да, это такая дикая свинья. Я, честно сказать, не самый большой поклонник охоты. Но отец сказал – я поехал. Чтобы не тянуть время, скажу просто. Мы были на охоте, я неправильно повесил свое ружье, оно выстрелило, и я раздробил себе пятку.
– Какой кошмар! – Маша закрыла рот рукой. – Больно было?
– Конечно, больно. До ужаса. А еще больше – обидно. Знаешь, как меня потом отец дразнил! Говорил, что я, конечно, свинья, но не настолько, чтобы самому на себя охотиться. И это – только одна из его многочисленных шуток. Эта история стала своего рода нашим домашним развлечением.
– Это жестоко.
– Не очень на самом деле. В любом случае теперь, когда я разрушил романтический образ страшного преступника с темным прошлым, мы можем поспать, а? – Николай прижал Машу к себе, натянул сброшенную на пол простыню.
– Ничего ты не разрушил.
– Ага, то есть я для тебя по-прежнему остаюсь страшным преступником с темным прошлым? – рассмеялся Николай и сонно зевнул.
– Я не это имела в виду.
– Я понял. Спи, девочка. Отдыхай.
Это было легче сказать, чем сделать. Маша лежала в своей кровати, в такой знакомой обстановке, и смотрела на расслабленное, почти незнакомое лицо мужчины, ставшего разом, за один вечер, такой огромной частью ее жизни. Ее тело еще помнило каждый сладостный удар, ее плечи еще хранили воспоминания о сильных объятиях, на ее груди – по-хозяйски большая теплая мужская ладонь. Маша смотрела на человека, ставшего в одночасье таким важным для нее. Мечты отличались от настоящей жизни, как плавание в пруду от виндсерфинга в бушующем океане. Как она могла уснуть? Ей нравилось смотреть, как он дышит, нравилось снова и снова вспоминать все подробности этого странного вечера, каждое сказанное слово и каждую недосказанность. Ей уже хотелось, чтобы все повторилось снова.
«Ну ты и влипла. Ты теперь в отношениях со мной».
Только под утро Машу сморил сон. Николай во сне развернулся, продолжая обнимать Машу, он занял почти всю ее кровать полностью, но она положила голову ему на плечо. Усталость взяла свое, и даже неудобная поза не помешала. Маша уснула. Она спала так крепко, так сладко, что даже не услышала, как в двери провернулся ключ. Она не услышала, как в прихожей раздались приглушенные голоса. Впрочем, в этом была только часть ее вины – ведь родители знали, что вернутся в город очень рано, и не хотели будить Машеньку.
Мокрый пол и полная воды ванна стали первым «звоночком», заставившим их обеспокоиться. Второй – мужская одежда, валяющаяся на полу все той же самой ванной.
– Маша! – вскрикнула Татьяна Ивановна Кошкина, уставшая и разбитая после перелета, а еще больше – после оздоровительного отдыха в Карловых Варах. Дочь сидела, натягивая мятую простыню на себя и на мужчину, лежащего рядом с ней. – Дочь!
– Мама! – воскликнула Маша, вытаращившись на родителей и на полного гнусных улыбочек брата Сашку.
– Маша? – прошептал Николай, глядя с нехорошим предчувствием на столпившихся в дверях людей. – Это что, твои родители?
– Значит, это и есть твой Роберт? – вдруг раздался бодрый голос вреднейшего на свете братца Сашки. – Я его представлял совсем другим!
80 
