2 
– Твое сообщение…
Она не посылала ему никаких сообщений.
– Какое сообщение?
Он улыбнулся:
– О’кей. Пусть будет по-твоему.
Сообщение? У Летти промелькнуло подозрение. Отец хотел, чтобы она увиделась с Дариусом. Мог отец послать Дариусу сообщение от ее имени со старого компьютера?
Не важно. Если отец и вмешался, то ей следует быть ему благодарной за результат.
Отец наверняка рассказал подлинные причины, почему она предала Дариуса десять лет назад. Если это не так, то она не представляет, чтобы Дариус стал с ней разговаривать.
Но как тогда узнать?
Покусав губу, Летти сказала:
– Я прочитала о тебе в газете. О том, что ты продал… свою компанию.
– А! – Подбородок у него напрягся. – Все правильно.
– Поздравляю.
– Спасибо. Компания стоила мне десяти лет жизни.
Десять лет…
Автомобиль въехал на Манхэттен – обитель богатства и жестокости, место, которое она избегала почти десять лет после суда и приговора отцу.
Она опустила глаза на потрескавшиеся руки, сжатые на коленях.
– Я много о тебе думала, спрашивала себя, как ты. Надеялась, что у тебя все хорошо… что ты счастлив.
Дариус остановился на красный свет и взглянул на нее.
– Очень мило, что ты думала обо мне, – растягивая слова, произнес он.
За окном – холодная ночь, фары проезжавших машин бросают блики на резкие контуры его лица. Зажегся зеленый свет, и они направились к Первой авеню, проехав площадь ООН, свернули с Сорок девятой улицы на широкое пространство Парк-авеню и подъехали к новой постройке – небоскребу из стекла и металла на южной стороне Центрального парка.
Дариус въехал в порт-кошер[1], и Летти вытянула шею, удивленно спросив:
– Ты здесь живешь?
– У меня два верхних этажа, – небрежно бросил он.
Машину открыл улыбающийся портье, и Дариус отдал ему ключи, а сам обошел вокруг машины, открыл Летти дверцу и протянул ей руку.
Она вложила свою ладонь в его, и Дариус провел ее через величественный вестибюль с высоким потолком.
– Добрый вечер, мистер Кириллос, – поздоровался консьерж. – Какая холодная погода. Надеюсь, вы не замерзли?
– Не замерз. Спасибо, Перри, – ответил Дариус.
Он поднес брелок с ключом к панели лифта и нажал на семидесятый этаж. Дариус не отпускал руку Летти. Он стоял совсем близко, возвышаясь над ней, от него исходило тепло. Летти закусила губу, не в силах посмотреть на него. Они вошли в лифт, и она уставилась на электронное табло, где мелькали цифры этажей: шестьдесят восемь, шестьдесят девять, семьдесят…
Звякнул колокольчик, и двери раздвинулись.
– После тебя, – сказал Дариус.
Летти шагнула вперед, он вышел следом, за спиной бесшумно закрылись двери лифта.
Они шли через холл под современными хрустальными светильниками. Летти смущал стук резиновых подошв ее специализированных туфель по мраморному полу. Но красивое лицо Дариуса оставалось бесстрастным. Они вошли в большую комнату высотой в два этажа, мебели почти не было, а та, что стояла, была угловатая в черно-серой гамме. Повсюду, куда ни повернись, окна от пола до потолка.
Дариус снял пальто, не зажигая света.
Летти, нервно сжимая ремень сумочки, посмотрела в окна. Она увидела темный массив Центрального парка, высокие здания у реки Гудзон и огни Нью-Джерси вдали, а на юге небоскребы Среднего Манхэттена с Эмпайр-стейт-билдинг. Сверкающих огней ночного города было достаточно, чтобы осветить пентхаус.
– Какая красота. Потрясающе, – вырвалось у нее. Она прижалась лбом к холодному стеклу, глядя вниз на Парк-авеню. Машины и желтые такси выглядели крошечными муравьями. У Летти едва не закружилась голова от такой высоты… она словно находилась в облаках.
– Красота – это ты, Летисия, – произнес за спиной хриплый голос.
Она обернулась. Синий свет газового камина падал ему на лицо. С чего она взяла, что Дариус не изменился?
«Он совершенно изменился».
В тридцать четыре года он уже не был стройным, худощавым юношей, а превратился во внушительного мужчину, широкоплечего и мускулистого. Прежде у него были темные беспорядочные кудри, теперь – короткая стрижка, подчеркивающая строгую линию скульптурно вылепленных скул.
Все в Дариусе теперь сдержанно-строго, начиная от покроя дорогой одежды – черная рубашка с незастегнутой верхней пуговицей, черные брюки, черные кожаные ботинки – и заканчивая манерой держаться. Губы утратили мягкость, были изогнуты в надменной и даже злой полуулыбке.
2 
