очень нудно 
22 
— Ты суров и решителен, — сказала она. — Такие добывают себе славу. — И добавила: — Если ты должен идти по этой дороге, позволь мне присоединиться к твоей свите. Я устала прятаться в горных норах, хочу в открытом бою встретить опасность.
— Твой долг — остаться со своим народом, — ответил он.
— Опять долг! Только и слышу о долге! Разве я не дочь рода Эорла, которой больше пристало носить оружие, чем нянчиться со стариками и детьми? Я слишком долго ждала и преклоняла колени. Сейчас, когда я твердо стою на ногах, разве не могу я сама распорядиться своей жизнью?
— Немногие при этом добывают славу, — ответил Арагорн. — Но разве ты не взяла на себя бремя власти и заботы о людях, пока не вернется Король? Если бы избрали не тебя, а кого-нибудь другого из советников или военачальников, смог ли бы он так просто сбросить обязанности, даже если бы устал от них?
— Почему именно на меня пал выбор? — с горечью воскликнула она. — Почему я всегда должна оставаться дома, когда всадники выезжают в поле, следить за хозяйством, когда они добывают славу, ждать их возвращения и готовить для них еду и ночлег?
— Скоро может прийти такой день, когда никто из выехавших в поле не вернется, — сказал Арагорн. — Тогда понадобится мужество без славы, потому что никто не узнает о подвигах, совершенных в последней попытке защитить дом. Но ведь мужества не убудет от того, что его не прославят.
На что она ответила:
— Это красивые слова, а означают они лишь одно: ты женщина, сиди дома. Когда мужи полягут в битве на поле славы, ты можешь поджечь дом и сгореть вместе с ним, мужчинам он уже не будет нужен. Но я не служанка, я из рода Эорла. Я умею сидеть на коне и владеть мечом, и не боюсь ни боли, ни смерти.
— А чего ты боишься, Эовина? — спросил Арагорн.
— Клетки, — сказала девушка. — Боюсь прождать за решеткой, пока усталость и старость не примирят меня с ней, пока надежда на великие дела не только уйдет, но перестанет манить за собой.
— И несмотря на это, ты мне советуешь отказаться от своего пути только потому, что он опасен?
— Другим можно давать советы, — ответила она. — Я не уговариваю тебя бежать от опасности, а зову на бой, где ты можешь мечом заслужить славу. Не терплю, когда ценности пропадают зря.
— Я тоже, — сказал Арагорн. — Поэтому говорю тебе, Эовина: останься! У тебя нет обязанностей на юге.
— У тех, кто идет за тобой, тоже их нет. Но они идут, потому что не хотят с тобой расставаться. Потому что тебя любят!
Девушка повернулась и ушла в ночь.
Как только небо посветлело, хотя солнце еще не поднялось из-за высоких восточных хребтов, Арагорн отдал приказ выступать. Дружина была уже на конях, он тоже собирался сесть в седло, когда Эовина пришла попрощаться. На ней были доспехи всадника и меч у пояса. В руке у нее был кубок, из которого она отпила глоток, пожелав гостям счастливого пути, после чего протянула его Арагорну, и он осушил кубок, сказав:
— Прощай, королевна Рохана. Пью за расцвет твоего рода, за твою удачу, за твой народ. Скажи брату мои слова: «По ту сторону Тьмы мы снова встретимся!»
Гимли и Леголасу, стоявшим рядом, показалось, что Эовина сдерживает слезы, их тронула ее печаль, тем более, что она была горда и смела. Она только спросила:
— Едешь, Арагорн?
— Еду, Королевна.
— И не позволишь мне ехать в твоей свите, как просила?
— Нет, Королевна! Не могу позволить без ведома твоего Короля и твоего брата. Но они придут не раньше, чем завтра вечером, я же не могу терять ни часа, ни минуты. Будь здорова!
Девушка упала на колени:
— Молю тебя!..
— Нет, Королевна! — ответил он еще раз, поднял ее за руку с колен, потом нагнулся, поцеловал ее руку, вскочил в седло и помчался вперед, не оглядываясь. Только те, кто хорошо его знал, поняли, как ему было трудно в эту минуту.
Эовина словно окаменела. Опустив руки и стиснув пальцы, она смотрела вслед всадникам, пока они не скрылись под черной стеной Безумной Горы Двиморберг, в которой были Ворота Умерших. Потом она повернулась и, спотыкаясь как слепая, пошла к своему шатру. Из ее подданных никто не видел этого прощания, потому что от страха все попрятались по шатрам и боялись выйти, пока солнце не согреет ущелье и пока совсем не уйдут чужаки, не боящиеся мертвецов.
Многие говорили:
— Это эльфийское семя. Пусть идут туда, где их место, в свои темные страны, и не возвращаются. Нам без них хватает бед.
22 
