24 
— А повестки?
Повестки отметим завтра сразу за два дня. Все свободны. Старшему группы выражаю благодарность!
Старший Иванов, только что обобравший своих товарищей, зарделся от гордости.
— Больше никого не задерживаю.
Таким образом я разом получил несколько комплектов (то есть все желаемые документы вплоть до трудовых книжек и комсомольских билетов!) первоклассных бумаг, удостоверяющих мою личность. Я снова обрел статус гражданина страны, со всеми вытекающими из действующей конституции правами. Ни в очередях толкаться не пришлось, ни в чужие карманы лазить! Желаемое принесли мне прямо в руки — возьмите пожалуйста!
В кабинке туалета я тщательно рассортировал документы. Более всего мне подходили три фамилии. Остальные документы я, сложив в полиэтиленовый мешок, обязал какого-то призывника передать дежурному по военкомату. Не стоило доставлять людям неприятностей больше, чем это было необходимо. И так их завтра ждал трудный день: поиск несуществующего 39 кабинета, какого-то инструктора по учету и распределению и, наконец, осознание того, что их просто-напросто балаганно одурачили.
Следующим необходимым номером моей, довольно-таки эксцентрической программы, было изменение внешнего вида. Роскошь мелькать по вокзалам своей, уже приметной для органов физиономией я себе позволить не мог, имея даже самые надежные документы. Вспоминая уроки грима, я начал перерисовывать свое лицо под облюбованного еще раньше толстячка. Щеки я приподнял, засунув в рот, за коренные зубы, хорошо пережеванную бумагу, нос расплющил с помощью того же нехитрого приема — затолкав бумагу в ноздри. Неприятно, конечно, но что поделать, безопасность важнее удобства, тем более красоты.
Теперь моя физиономия значительно приблизилась к оригиналу на паспортном фото и практически ничем не напоминала портрет своего истинного хозяина. А уж по словесному описанию — лицо худое, вытянутое... меня не смог бы распознать и сам преподаватель «опознанки». В довершение всего я, зайдя в парикмахерскую, укоротил шевелюру до пределов, надлежащих иметь собравшемуся в армию призывнику.
Вот такой я удалец-молодец! А если смотреть в зеркало, то вовсе даже и не я. А если смотреть в документ, то уж совершенно не я, а какой-то Филимонов Петр Ефремович!
И ходить мне в этом толстеньком обличии, постоянно обновляя бумажные набивки, дня два-три, пока не унесет меня поезд подальше от этого города, доставившего мне столько неприятных минут. Адью городок моего невезения!
Обеспечив известным манером себе денежную наличность, гардероб и необходимые в дороге вещи, я отбыл на вокзал. И, видно в наказание за мою чрезмерную самовлюбленность — опять расхвастался, распелся как новобрачный кенар перед своей пернатой подругой — и раннюю эйфорию, судьба отвесила мне напоследок небольшую отрезвляющую оплеуху.
Нос к носу меня вынесло на... да, да, вы угадали, моего старого знакомца-сержанта. Он стоял все под тем же фонарем и внимательно наблюдал проходящую мимо толпу. Он искал меня! Конечно меня! Не мог он простить себе случившейся полмесяца назад промашки и теперь мечтал отловить меня второй раз. Буквально в двух шагах от него застыл я в полной растерянности. На мгновение пережитый на этом месте страх вернулся ко мне, отнял конечности, лишил дара речи. Это ж надо! То же место, те же обстоятельства, те же лица! Хотя нет, одно лицо другое. Совсем другое — овал полный, черты размазанные, стрижка короткая. Не узнаешь ты меня, сержант. Смотришь в упор и не замечаешь!
— Вы что стоите, гражданин? — спросил сержант, глядя мимо меня. — Проходите, не мешайте людям.
Ах как подмывало меня подойти вплотную, заговорить, спросить с какой платформы уходит поезд, выслушать ответ, хлопнуть его по плечу, сказать «Стоишь, сержант?». Как хотелось удало, красиво гарценуть перед, собственно говоря, своим одногодком и почти коллегой. Вот, мол, как я тебя красиво сделал!
Но вдруг я понял, что не удаль во мне играет молодецкая, а как раз наоборот, сопливое детство. Ведь не хвастовства ради попал я сюда и ухожу отсюда. Не приключения ради словно хомяк набил щеки бумагой. А все это: и надутые щеки и нос, и чужие, лихо позаимствованные документы в кармане, и побег из бандитской малины, и ожидающий меня поезд, идущий в никуда — не игра в казаки-разбойники, а просто моя работа. Нервная, иногда рискованная, иногда скучная работа. Обычная — как у станка.
Я стоял и думал: нет, сержант, не подойду я к тебе, не хлопну по плечу и не спрошу, где здесь платформы. Ничего я тебе не скажу. И никому никогда не расскажу ни о себе, ни об этом, в общем-то симпатичном городке, где чуть не провалил я свое первое задание, ни о своих героических приключениях, ни о своей завидной изобретательности. Не могу я ничего никому рассказать, кроме своих учителей. А им мои побасенки без интереса. Им интересен результат, которого все еще нет!
24 
