Глава 24

Первый день в суде был для Тедди сущим кошмаром.. Он чувствовал себя чертовски неуютно под огнем множества устремленных на него взглядов — любопытных, презрительных, исполненных ненависти, равнодушных — и беспокойно ерзал на месте, мечтая только об одном: чтобы все это поскорее кончилось. Даже отцовской поддержки он был лишен:

Прайс Вашингтон сидел вместе с Джини в первом ряду — довольно далеко от скамьи подсудимых — и лишь изредка посматривал в его сторону. Зато совсем рядом разместилась целая группа журналистов, которые что-то яростно строчили в своих блокнотах. Чуть дальше Тедди заметил красивого темнокожего мужчину, в котором он узнал мужа Мэри Лу — его портреты печатались в газетах чаще всего.

— Постарайся сидеть спокойно, — шепнул ему на ухо Мейсон Димаджо. — И ни в коем случае не смотри на присяжных. Мы должны расположить их к себе, но пока этот момент не наступил.

Тедди сел неподвижно и, неестественно выпрямившись, стал слушать, как стороны зачитывали свои заявления. Когда настала очередь Мейсона Димаджо, защитник заговорил о нем такими словами, словно

его и вовсе здесь не было, но Тедди это почти не тронуло. Напротив, воспользовавшись тем, что адвокат отвлекся, он украдкой бросил быстрый взгляд на Милу. Она, однако, сидела неподвижно и смотрела прямо перед собой, демонстративно не замечая Тедди.

Ближе к вечеру Тедди наконец позволили ехать домой, но на выходе из зала суда он подвергся настоящей атаке со стороны прессы. К счастью, судья не допустил в зал представителей телевидения, но стоило только Тедди показаться на крыльце, как репортеры окружили его со всех сторон. Они щелкали фотоаппаратами, выкрикивали его имя, совали ему под нос микрофоны, наперебой требовали, чтобы он сказал хотя бы несколько слов, и телохранители с трудом сдерживали их яростный напор.

Прайс Вашингтон покинул зал суда несколькими минутами раньше. «По отдельности мы доставим этим шакалам меньше удовольствия», — объяснил он, но Тедди весьма сомневался, что журналисты позволят мистеру Черной Звезде беспрепятственно преодолеть их кордоны.

Джини поджидала его на ступеньках суда. Завидев Тедди, она крепко схватила его за руку и привлекла к себе, явно позируя десяткам фотографов.

— Нет-нет! — запротестовал Говард Гринспен, который шел следом за Тедди. Он и Мейсон Димаджо уже давно решили, что ввиду нелепого наряда Джини им следует держать Тедди как можно дальше от нее. В своем леопардовом комбинезоне Джини меньше всего походила на заботливую мать, какой они пытались ее представить.

— Папа сказал, что я не должен позировать! — вставил и Тедди, вырываясь из мощных объятий матери.

— Да брось ты! — беззаботно откликнулась Джини, которая буквально млела от света направленных на нее юпитеров бригады теленовостей. — Ведь я же твоя мама, правда? Ну, прижмись ко мне, покажи им всем, как ты меня любишь! Вот увидишь, мы с тобой непременно попадем на первые страницы!

Но Тедди отпрянул от нее, и журналисты, почуяв неладное, принялись дружно выкрикивать:

— Тедди, Тедди, ну давай же! Иди сюда, Тедди.

Прижмись к своей мамочке! Улыбнись. Помаши рукой. Сделай хоть что-нибудь! Чего ты боишься?

Но Гринспен и телохранители уже пришли ему на помощь и, растолкав журналистов, засунули Тедди в машину, оставив Джини позировать в одиночестве.

Но Джини, похоже, не расстроилась, она была совершенно, абсолютно счастлива. Наконец-то она добилась того, о чем мечтала все годы, пока Прайс Вашингтон оставался ее мужем.

Теперь она сама стала звездой.

И она ослепительно улыбалась направленным на нее камерам.

Когда Ирен вышла из здания суда, на нее никто не обратил внимания. Она и сама не смотрела по сторонам, торопясь попасть домой раньше Прайса. Она уехала из особняка вскоре после него, оставив хозяйство на Консуэллу — приходящую горничную, которой доверяла больше других. Впрочем, при других обстоятельствах Ирен ни за что бы этого не сделала, но сегодня она непременно должна была попасть в суд.

И как только Прайс уехал, Ирен быстро оделась и последовала за ним, а в суде устроилась на самом последнем ряду, чтобы он ее не заметил.

Мила также не заметила матери, и Ирен несколько часов просидела на неудобной, жесткой скамье, рассматривая их с Прайсом дочь. Иногда ей по-прежнему казалось, что произошла какая-то нелепая ошибка, поскольку в Миле не было ничего от темнокожего отца. И по внешности, и по манере держаться она была точной копией восемнадцатилетней Ирен, однако никакой ошибки быть не могло. Ирен не верила в чудеса, к тому же не имело никакого значения, на кого похожа или не похожа Мила. Главное — она была дочерью Прайса Вашингтона, и от этого факта невозможно было отмахнуться.

  76