115 
Мы пьем кофе. И вдруг в меня врывается другое чувство. Оно запрыгивает мне в живот, перекручивает внутренности – и выливается наружу.
Не знаю почему, но самодовольство испаряется моментально. Швейцар испуганно смотрит на меня. С улицы слышно, как хлопает почтовый ящик и кто-то быстро бежит прочь.
Я медленно иду к двери. Спускаюсь с крыльца. Выхожу на лужайку.
Почтовый ящик немного перекосился на своей ножке. И выглядит несколько виновато.
У меня дрожат поджилки.
Но я все равно подхожу и открываю его.
«Боже, – думаю. – Пожалуйста. Только не это!»
Моя рука лезет внутрь, пальцы нащупывают конверт. Последний конверт. На нем мое имя. И даже сквозь бумагу видно, что там лежит.
Внутри – последняя карта.
Последний адрес.
Я закрываю глаза и опускаюсь на колени.
В голове легко и пусто.
Последняя карта.
Стараясь не пускать в голову ненужные мысли, я осторожно вскрываю конверт. Когда глаза видят написанный на карте адрес, все мысли отключаются, как при броске электричества, и в корчах умирают.
Вот что я вижу:
Шиппинг-стрит, 26
Это мой, мой адрес!
Что же это получается?
Выходит, последнее задание – для меня.
Часть 5. Джокер
J
На улице пусто.
Джокер хохочет надо мной.
Кругом тишина. Только клоун с карты беззвучно смеется у меня в руках. Смеется и смеется, аж заливается.
Трава на лужайке вспотела росой, а я стою как столб, со взбесившейся картой в руке. Да, за мной все время следили. Но именно сейчас я чувствую себя особенно уязвимым. Словно они видят меня на просвет.
«Внутри. – Паника захлестывает меня. – Что же ждет меня внутри?»
– Ну-ка зайди в дом, – командую я себе.
И иду через вымокшую, как футболка атлета, траву. О, безусловно, я совершенно не хочу заходить в дом. Но что остается делать? Если там кто-то засел, как я могу ему помешать? Ноги оставляют на цементном крыльце мокрые отпечатки.
Я сразу прохожу в кухню. И громко кричу:
– Кто здесь?
Но.
Никого нет.
На.
Кухне.
На самом деле во всем доме никого нет. Ну, кроме Швейцара, Джокера и меня. Я хотел посмотреть под кроватью. Потом решил, что нет, это не в их стиле. Они бы уже гоняли чаи на кухне, ссали в мой унитаз или мылись в моем душе. Никого и ничего нет в моем доме. Стоит полнейшая тишина. Ее нарушает лишь Швейцар, – он громко зевает и облизывается.
Так проходит несколько часов. Мне пора на работу.
– Куда?
– Мартин-плейс, пожалуйста.
Пассажиры садятся и садятся в машину, а я весь закостенел. Впервые, пожалуй, за все время работы мне не хочется ни с кем говорить. Обычно я болтаю о том, кто выиграл, кто проиграл, о ремонте дорог и их состоянии – короче, о всякой ерунде, которой таксисты заполняют тишину в салоне.
Так проходит день.
Потом второй.
А вот на третий кое-что происходит.
Уже на обратном пути я едва не попадаю в аварию на круговом движении. Универсал передо мной начинает трогаться. И вместо того, чтобы смотреть вперед, я смотрю вправо. Универсал резко останавливается, тормоза визжат у меня под ногами. Я чудом не бью его в зад: между моим бампером и номерным знаком универсала от силы несколько дюймов.
Джокер лежал на пассажирском сиденье.
Когда я резко затормозил, он сдвинулся с места.
И упал на пол.
Но продолжал надо мной смеяться.
J
Вы когда-нибудь пытались достать пальцами рук до пальцев вытянутых ног? А перетрудить при этом спину вам не случалось? Вот так же – перетянутым – я себя ощущаю в медленно волокущиеся дни и недели ожидания. Я жду, когда Джокер выйдет из тени.
Что должно произойти в моей хибаре? В доме 26 по Шиппинг-стрит?
Кто ко мне заявится?
Седьмого февраля кто-то стучится в дверь. И я на подгибающихся ногах бегу открывать. Наверняка это они.
Ничего подобного. Это Одри.
Она заходит и говорит:
– Что-то в последнее время тебя совсем не видно, Эд. Марв сказал, что звонил, но тебя не было дома.
– Я работал.
– И?
– И ждал.
Она садится на диван и спрашивает:
– Ждал чего?
Не спеша я подымаюсь и иду к комоду в спальне. Извлекаю оттуда все четыре карты. Возвращаюсь к Одри и принимаюсь их перебирать.
– Буби, – говорю. – Готово.
115 
