140 
Женщина взглянула на Адамберга, в глазах у нее был страх.
— Это Лина, — продолжал комиссар. — Она видела, как вы его убили. Вот почему она вытерла рукоять топора. А потом захотела стереть все, покрыть мраком забвения. И от этого у нее случился первый в ее жизни приступ, вскоре после убийства.
— Какой приступ?
— Когда она увидела Адское Воинство и среди «схваченных» узнала Вандермота. Таким образом, получалось, что в его смерти виноваты не вы, а Владыка Эллекен. И с тех пор она так и цеплялась за эту безумную идею.
— Нарочно?
— Нет, бессознательно, чтобы не смотреть в лицо правде. Но сейчас пора избавить ее от этого кошмара.
— Это невозможно. Есть вещи, против которых мы бессильны.
— Может быть, стоит сказать ей правду, и тогда…
— Нет, ни за что. — И маленькая женщина опять ухватилась за веревку.
— В глубине души она уже начинает понимать, как все было на самом деле. А если понимает она, то и братья догадываются. Если они узнают, что это сделали вы и почему вы это сделали, для них начнется новая жизнь.
— Нет, ни за что.
— Выбор за вами, мадам Вандермот. Представьте: глина, из которой сделан Антонен, отвердеет, Мартен перестанет есть кузнечиков, у Лины прекратятся галлюцинации. Подумайте, взвесьте все, ведь вы — мать.
— Если бы только не было этой глины, — сказала она слабым голосом.
Таким слабым, что, налети в этот момент порыв ветра, она наверняка улетела бы, как улетают семена одуванчика, похожие на пушистые парашюты. Маленькая, хрупкая, растерянная женщина, которая топором разрубила надвое своего мужа. Одуванчик, этот скромный, незаметный цветок, на диво крепок и вынослив.
— Но кое-что останется навсегда, — продолжал Адамберг. — Иппо, как и раньше, будет произносить слова задом наперед. А Воинство Эллекена, как и раньше, будет проезжать через Ордебек.
— Само собой, — сказала женщина уже более твердым голосом. — Это здесь ни при чем.
LV
Вейренк и Данглар без церемоний втащили закованного в наручники Мо в кабинет Адамберга и силой усадили на стул. Адамбергу приятно было снова увидеть этого парня: он с некоторой гордостью думал о том, что сумел спасти его молодую жизнь.
Вейренк и Данглар, стоявшие справа и слева от арестованного, отлично играли свои роли: у обоих были жесткие настороженные лица. Адамберг едва заметно подмигнул Мо:
— Зря ты надеялся от нас убежать, Мо.
— Как вы меня нашли? — спросил молодой человек, пожалуй, недостаточно агрессивным тоном.
— Рано или поздно ты все равно попался бы. У нас была твоя записная книжка.
— А мне плевать, — огрызнулся Мо. — Я имел право сбежать, я был вынужден. Потому что я не поджигал ту тачку.
— Я знаю, — сказал Адамберг.
Мо не слишком убедительно изобразил удивление.
— Поджог совершили сыновья Клермон-Брассера. Им уже предъявлено обвинение в предумышленном убийстве.
Тремя днями ранее, перед отъездом комиссара из Ордебека, граф пообещал ему поторопить судью с предъявлением обвинения. Адамбергу нетрудно было добиться от графа этого обещания: старика глубоко потрясло зверское убийство, совершенное братьями Клермон. После всех ужасов, которые случились в Ордебеке, граф не был расположен миндальничать даже с самим собой.
— Его сыновья? — притворно удивился Мо. — Его собственные сыновья подожгли тачку, в которой он сидел?
— Да, и устроили так, чтобы подозрение пало на тебя. Подожгли машину твоим способом, подбросили залитые бензином кроссовки тебе в шкаф. Только вот Кристиан Клермон не умел завязывать шнурки, как сейчас принято у вас, у юнцов. И вдобавок огонь от пожара опалил ему волосы.
— Так бывает почти каждый раз.
Мо вертел головой то направо, то налево, как человек, вдруг осознавший, что обстановка резко изменилась.
— Значит, я свободен?
— Да неужели? — жестко сказал Адамберг. — А ты забыл, как ты вышел отсюда? Нападение на офицера полиции, угроза оружием, побег из-под стражи.
— Я был вынужден, — повторил Мо.
— Может быть, и так, мой мальчик, но закон есть закон. Сейчас тебя поместят в камеру предварительного заключения, а где-то через месяц твое дело рассмотрит суд.
— Я же вам ничего не сделал, — запротестовал Мо. — Ну, стукнул разок, да и то еле-еле.
— За это «еле-еле» ответишь перед судом. Тебе не привыкать. Пусть решает суд.
140 
