72 
Они уже лежали на оранжево-красном замшевом диване, завалившись на него во время поцелуя. Макс целовался из рук вон плохо, как гимназист, в первый раз ощутивший у себя во рту чужой язык. Но это ее ничуть не смущало. Она чувствовала его вожделение, которое он выражал открыто и уверенно. Это захватило ее. Это свалило ее с ног. Он хотел обладать ею. И она уже готова была отдаться ему. Такого желания она не испытывала уже много лет. Испытывала ли она вообще когда-нибудь такое желание? «Обладать», «отдаться» — уже одно только звучание этих слов лишало рассудка! Но до этого не дошло.
Его рука за спиной оказалась прижатой к дивану. Катрин повернула его на бок, чтобы освободить его руку. Он сопротивлялся. Он не хотел высвобождать руку. Это было странно. Это не имело никакого рационального объяснения с точки зрения секса. Ведь руки в такой ситуации были нужны. Или не нужны?
Ей показалось, что он от нее что-то скрывает. Что в руке у него что-то спрятано. И она не ошиблась. Это была фотография. Она взяла ее в руку — губы… Тьфу! Нет, она не смогла его спросить, зачем это фото, для какой цели оно ему понадобилось. Она боялась объяснений, боялась услышать какое-нибудь признание извращенца, а еще больше — какую-нибудь жалкую отговорку, боялась внезапного столкновения с какой-нибудь трусливой пошлостью.
— Это совсем не то, что ты думаешь, — прошептал он.
Но она не думала вообще. Он прятал в руке фото с какими-то губами. Так что думать тут было нечего. Это явно была какая-то патология.
Застегивая блузку, она чувствовала себя униженной. В то же время она чувствовала, что не может просто так отказаться от этого мужчины, который сидел на диване с видом нашкодившего школьника. Она поймала себя на том, что ищет чего-то, что хоть как-то облегчило бы ей неизбежный разрыв — какую-нибудь часть его, некое связующее звено, некий стыковочный модуль. Ей не пришлось долго искать. «Модуль» лежал под креслом и спал. Катрин не стала спрашивать ни того ни другого.
— Пошли, Курт! — приказала она.
Курт помедлил с выполнением приказа только потому, что еще не успел проснуться. Но сразу же после пробуждения он безоговорочно последовал за ней.
— Я думаю, так будет лучше, — сказала она Максу на прощание.
Из ее слов не явствовало, что именно «будет лучше». Она и сама этого не знала. Но она видела много фильмов, которые заканчивались подобными горестными сценами. Она всегда восхищалась мужеством людей, которые в таких отстойно-обломных финальных сценах были в состоянии произнести: «Я думаю, так будет лучше». Она гордилась собой, гордилась тем, что покинула квартиру с чувством собственного достоинства (и с собакой). Гордость улетучилась уже у двери подъезда. А на улице перешла в ледяную слякоть.
Макс не испытывал печали. Он просто подумал: «Жаль». Может, он даже произнес это вслух. Краткое «жаль» в сочетании с растерянным пожиманием плеч. А потом прибавил: «Не повезло». Эти две реплики доказали ему, что при желании можно невозмутимо принимать любые удары судьбы, какими бы сокрушительными они ни казались. Конечно, он сейчас мог бы вонзить себе в брюхо штопор и вытащить наружу пару метров кишок. Это было бы, во всяком случае, не менее адекватной реакцией на случившееся, чем его «жаль» и «не повезло». Потому что если бы его несколько часов назад спросили, что для него в отношениях с Катрин было бы страшнее всего, он ответил бы: «Если бы она застукала меня во время поцелуя с фотографией». Именно это и случилось. Жаль. Не повезло.
Таков был финал истории. Макс сидел на диване и ждал, когда пройдут два дня, оставшихся до его отъезда. До начала путешествия, которое его уже не радовало. Ему уже не нужно было никакого подводного плавания. Ему вообще больше ничего было не нужно. Кроме одного: Катрин. Но ее он только что потерял. Жаль. Другие женщины его не интересовали. Не повезло. Значит, ему придется состариться в одиночестве, без всякой охоты к подводному плаванию и к чему бы то ни было вообще. Жаль. Не повезло. Он был слишком несчастен, чтобы жалеть себя.
У него теперь не было даже собаки. (Он уже никогда не отважится потребовать Курта назад.) Если бы он сейчас сказал себе, что ему не хватает Курта, он не поверил бы себе. Но это была правда.
Курт был циником. Он оставил дома свой «говорящий» сэндвич, а вместо него взял с собой фото с губами. Наверное, на память о своем извращенце хозяине, подумала Катрин. Фото было измято до неузнаваемости и торчало из пасти, осеняемое густыми усами. Курт перекатывал его, как сигарету, из одного угла пасти в другой. Это придавало его морде почти портретное сходство со среднестатистическим американским игроком в бейсбол, жующим жевательную резинку, и оправдывало дебильное выражение его прищуренных глаз. К тому же это была игра, в которую можно было играть в полусне. После своих утренних приступов гиперактивности Курт вернулся в прежнее состояние, то есть активировал свою душу номер один. «У него тоже проблемы с психикой, — подумала Катрин. — Неудивительно — при таком хозяине».
72 
