182 
– Сирил…
– Я приеду, честное слово.
– Ну смотри. Иначе Игнац, Ребекка и дети очень расстроятся. Я, кстати, тоже. Как-никак нынче Рождество. Нечего тебе одному торчать в своей квартире. Вся семья должна быть в сборе. Кроме того, я купила огромную коробку шоколадных конфет.
– Ну теперь деваться некуда.
– И еще чипсы всякого вкуса.
– Терпеть не могу чипсы.
– А потом мы сыграем в «Кто хочет стать миллионером?». Я даже приобрела сборник вопросов.
– Бог с ним, все равно приеду. Только вопросы буду задавать я.
– Нет, ведущим хочет быть Сирил Второй.
– Прекрати его так называть!
– Заткнись, а?
– Я еще немного пообщаюсь с Лиамом, а ты выкроишь лишний часок наедине со своим молодцем. У вас будет время на поцелуи и прочие пакости, какими занимаются мужчина и женщина.
– О боже ты мой!
– Ты навощишь ему струны.
– Сирил!
– Подтянешь его смычок.
– Сейчас я тебе врежу!
– Кстати, я намерен напиться вдрызг и заночевать у тебя. Не обременю?
– Если ты не против улечься в своей старой комнате, откуда будет слышно, как под аккомпанемент дикого детского ора твоя бывшая жена отдается мужчине на пять лет моложе тебя, то и у меня никаких возражений.
– Весьма заманчиво. Буду к четырем. Даю слово.
Следующие полчаса мы с Лиамом провели возле молодой матери, а затем спустились в больничное кафе и парой пива отметили прибавление в нашем неординарном семействе. Я был в приподнятом настроении от того, что я снова дед, что нынче Рождество, что впереди праздничный обед.
– Очень мило, что ты позволил мне первому взять малыша на руки, – сказал я. – Не знаю, достоин ли я этого. Наверное, у Алисы и Лориных родителей…
– Вся эта чепуха меня больше не занимает, – перебил Лиам. – Она осталась в прошлом.
– Приятно слышать. И тем не менее.
– Послушай, Сирил… то есть папа… – Он поставил бутылку на стол. – Все путем, ясно? Я знаю, что поначалу со мной было непросто, но теперь все по-другому. Как я ни противился, ты заставил себя полюбить. Меня это злило, потому что я был решительно настроен тебя ненавидеть.
– А я столь же решительно был настроен тебя любить.
– Ты понимаешь, что я не мог поступить иначе? – помолчав, спросил Лиам.
– О чем ты?
– Об имени малыша.
– Все правильно.
– Не сочти, что это тебе назло.
– Даже мысли такой не возникло. Вы с дядей были близки и любили друг друга. Это вызывает уважение. И у нас с ним была крепкая связь, только иная. Я его очень любил. У нас были сложности, и не скажешь, что мы оба с честью из них выбрались. Но мы через многое прошли и были рядом до конца.
Лиам вдруг спрятал лицо в ладонях и расплакался.
– Что случилось? – Я взял его за руку.
– До сих пор я по нему тоскую. Как жаль, что его нет с нами.
Я кивнул, но скверная моя часть позавидовала, что сын никогда не полюбит меня так сильно, как любил Джулиана.
– Перед смертью он говорил обо мне? – спросил Лиам. – Вспоминал меня?
Теперь и у меня потекли слезы.
– Ты еще спрашиваешь? Лиам, ты был ему как сын. Он говорил о тебе беспрестанно. Скучал по тебе, но не хотел, чтоб ты видел его таким. Он безумно тебя любил. Ты был самым главным человеком в его жизни.
Лиам улыбнулся и поднял бутылку:
– За Джулиана.
Чуть замешкавшись, я с ним чокнулся и тихо повторил:
– За Джулиана.
По сию пору не знаю, кого мы чествовали – его покойного дядю или новорожденного сына.
Горбунья-монашка из общины редемптористов
Телефонный звонок застал меня на первом этаже больницы; я посмотрел на дисплей, уже зная, что там высветится Алисино имя.
– У тебя час, – с места в карьер сказала она.
– Я уже в пути.
– А потом я запру двери.
– Вот прямо сейчас выхожу из больницы.
– Близнецы спрашивают, где ты.
– Какие?
– Обе пары.
– Не ври. Девчонки еще не умеют говорить и уж тем более не могут интересоваться моим местонахождением.
– Просто будь здесь. И перестань меня злить.
– Как там Сирил Второй? Изнемог от готовки на такую ораву?
– Время пошло. Пятьдесят восемь минут.
– Еду.
Я дал отбой и направился к выходу, но меня остановил тихий плач из-за приоткрытых дверей часовни; интерьер ее, разительно отличавшийся от холодной белизны больничных стен, манил заглянуть внутрь.
В часовне не было никого, кроме пожилой женщины, сидевшей на краю центральной скамьи. Негромко играла какая-то знакомая классическая музыка, дверца исповедальной кабинки была открыта. Я пребывал в нерешительности – оставить старуху наедине с ее печалью или справиться, не нужна ли какая помощь? Ноги сами сделали выбор, но, подойдя к женщине, я опешил:
182 
