очень нудно 
192 
— Хорошо, — спросила я наконец, — а что вы скажете обо мне? Мне будет позволено купить клочок земли и самой построить дом?
Его ответ был несколько менее хитрым, но все же оскорбительным. Он вообще против этой идеи. Под нашим нажимом он пообещал подумать еще.
Прошло две недели, и как-то утром я получила в подарок от сэра Годрика оленину — целую четверть оленя, с формальным посланием, в котором не значилось ни слов о земле. Я восприняла это как знак отрицательного решения и сказала Беренгарии:
— Как говорится, просили хлеба, а получили камень — но только наоборот. По-видимому, нам придется расстаться с мыслью об Эспане.
Несколькими днями позже, прежде чем мы уселись за новый план, к нам явился сэр Годрик. Паж объявил, что он ждет на улице, желая говорить со мной. Беренгария воскликнула:
— Он пришел сказать «да». Немедленно тащи его ко мне.
— Не стоит. Если у нас остается хоть какой-то самый хрупкий шанс, то чем меньше ты будешь вмешиваться в это дело, тем лучше. Если же он пришел с отказом, ему будет легче отказать мне.
Я вышла в странную длинную комнатку, служившую нам прихожей, отпустила пажей и приготовилась выслушать Годрика. Очень смущенный, он беспокойно вертел в руках небольшой хлыст, то и дело довольно сильно ударяя себя то по руке, то по ноге.
— Я подумал об этом деле и не возражаю против того, чтобы здесь строились вы, ваша милость, но мои условия сделки могут вас не устроить.
Попытка набить цену?
— И каковы же ваши условия, сэр Годрик?
— Полагаю, что вы слышали последние новости. Наш король объявил войну королю Франции и призвал всех настоящих мужчин. Пасху я проведу в Нормандии, ваша милость.
— Надеюсь, что кампания будет недолгой и успешной, — заметила я.
— Дай-то Бог. — Голос его изменился: — Замок, имение и семью я оставляю на попечение шурина. Он был ранен в Яффе и до сих пор не вылечился. На войну он не поедет.
— Очень хорошо, — согласилась я. Сэр Годрик был немногословен, и, несомненно, эти не имеющие отношения к делу подробности служили лишь прелюдией. Я ждала.
— Я уехал бы с более легким сердцем, если бы мы с вами сумели кое о чем договориться, ваша милость.
— Мы достигли бы договоренности гораздо быстрее, если бы вы сказали мне, что конкретно имеете в виду, — заметила я несколько резковато.
Он два раза ударил себя хлыстом.
— Речь идет о моей сестре и ее дочери, — начал он с таким видом, словно готовился перейти вброд незнакомую речку. — Сказать правду — в моей конуре слишком много сук. Муж Джизельды умер от малярии в Акре, и Шатору перешел к ее племяннику, так что ей пришлось переехать в мой дом. К сожалению, моя жена и она не могут найти общий язык даже в такой малости, как стоит ли подбросить в камин еще одно полено. В этом-то все и дело. — Он помолчал и посмотрел на меня, словно прося поверить в такое, на первый взгляд, невероятное утверждение, но мне, жившей со многими женщинами, понять его было совсем не трудно. — Я, конечно, мог бы оставить их вместе и наплевать на их свары, но… Вам не доводилось видеть мою племянницу Джин?
Я действительно один раз ее видела. Идиотка от рождения. Криворотая, с лягушачьими глазами.
— Мать испытывает к ней такие чувства, которых никто другой разделить не может, — с несчастным видом продолжал Годрик. — Когда моя жена, потеряв всякое терпение, что вполне понятно, бьет Джин, сестра платит ей тем же самым. В прошлый четверг они сильно поранили друг друга. Разумеется, я, — продолжал он даже с некоторой гордостью, — вижу обеих насквозь и умею их сдерживать. Но шурин — он, кстати, родной брат моей матери — характером очень похож на свою сестру и всегда принимает ее сторону. И, если уж быть совсем откровенным… — Он внезапно поднял голову и, движимый воспоминанием, заговорил более свободно: — Я рос без матери, а отец был свирепым человеком. Моя сестра Джизельда — она на два года старше меня и была гораздо сильнее даже тогда — отличалась неустрашимой храбростью и бросалась защищать меня, как кошка котят. Такое забывать нельзя, леди Анна. И теперь, когда Джизельда защищает Джин, я вспоминаю, хотя это и против моей жены, что в детстве она так же защищала меня! Я не буду спокоен на войне в Нормандии, думая о том, что Джин бьют, запирают в чулан, а моя сестра совершенно беспомощна…
Сэр Годрик смотрел на меня, и его глаза, обычно проницательные и яркие — когда мы говорили об участке, я подумала, что они очень похожи на глаза крысы, угодившей в бочонок с салом, — красноречиво говорили о его чувствах и были затуманены страданием. И в них была мольба — как в глазах крысы, попавшей в мышеловку. Но чем я могу утешить его? Скоро все стало ясно.
192 
