2 
Зубавин оторвал взгляд от молодых верховинцев и сейчас же обратил внимание на курносого, с небритым и сильно опухшим, как бы обмороженным, лицом парня. Одет и обут он был буднично, даже бедновато: старая свитка, переделанная, как видно, из отцовской, поношенные постолы, островерхая, с вытертой мерлушкой шапка. На спине парня прилажена новая корзина, и поверх нее видна красноносая голова чубатого гусака. Выделялся этот человек из толпы еще одной деталью: воротник его свитки был поднят. Зачем? Ведь нет ни дождя, ни ветра.
— Интересный хлопец! Часто он мимо вас на базар шагает? — спросил майор железнодорожника.
— Первый раз вижу. Он не здешний: нашим ветром и солнцем не поджарен, белокожий. И снаряжение тоже не здешнее.
— Какое снаряжение? — заинтересовался Зубавин.
— Постолы, свитка и шапка. Я всех наших, что живут вверху и внизу, знаю — не было среди них такого.
Нащупав в кармане рубчатую рукоятку пистолета, Зубавин распахнул дверь будки и подошел к шлагбауму.
— Гражданин, ваши документы! — тихо, но твердо сказал он.
— Пожалста!..
Но Зубавину уже не понадобилось заглядывать в паспорт. Это «пожалста», переведенное с иностранного и механически, помимо воли, сорвавшееся с языка, окончательно убедило Зубавина, что он не ошибся.
Парашютист был подвергнут обыску. Из его карманов извлекли скорострельный бесшумный пистолет, две гранаты, тугую пачку сторублевок и схему главной карпатской железнодорожной магистрали. В корзине оказались портативная радиостанция и две коробки с запасными патронами к пистолету. Обыск завершился тем, что Зубавин вытащил ампулу с цианистым калием, вшитую в воротник рубашки задержанного.
— Террорист?
Парашютист испуганно и протестующе замотал головой:
— Нет, нет!.. — Помолчав, он добавил: — Только диверсант.
— Только… — Зубавин усмехнулся одними глазами. — Это тоже немало. Один шел?
— Один. Пан майор, я все расскажу. Я имел задание…
Зубавин остановил «кающегося» диверсанта:
— Потом расскажете, в более подходящей обстановке.
— Ничего, я могу и сейчас. Я имел задание…
Не слушая диверсанта, Зубавин подошел к нему, решительным жестом опустил воротник домотканной свитки, посмотрел на заросший рыжеватыми волосами затылок:
— Зачем поднимал?
— У вас бреют шею, а я…
— Понятно. Значит, оплошали ваши маскировщики. Кто вас снаряжал? Впрочем, потом…
В машине парашютист уже не пытался исповедоваться. Он молчал, мрачно, но и не без интереса, как заметил Зубавин, разглядывая окрестности Явора и улицы, заполненные народом. Машина остановилась перед ажурными литыми воротами горотдела Министерства внутренних дел. Парашютист опять оживился:
— Пан майор, не забудьте, что я не сопротивлялся. Имел оружие, но не применил.
— А разве это имеет какое-нибудь значение? — серьезно спросил Зубавин.
— Боже мой! А как же! Имеет! Огромное, — убежденно проговорил парашютист. — Если бы я оказал вооруженное сопротивление, я бы получил одну меру наказания, теперь же — другую. Правда?
Зубавин промолчал.
Машина медленно въехала на просторный двор, мощенный крупным булыжником.
— Пан майор, — бубнил парашютист, — я шел прямо к вам. Сдаться. Поверьте, я давно, когда они меня решили послать сюда, задумал сдаться. Я ненавижу их. Они украли у меня молодость…
Зубавин открыл дверцу машины и жестом предложил парашютисту выходить.
Диверсант ловко выскочил на булыжник, между которым пробивалась весенняя травка. Он заискивающе смотрел на своего конвоира, стараясь угадать приказание, прежде чем оно будет высказано. Вместе с тем он воровато косился по сторонам: на высокие дворовые стены, увитые старым плющом, на двухэтажный дом с большими окнами.
— Что, знакомая обстановка? — Зубавин улыбнулся.
Парашютист утвердительно кивнул головой.
— Здесь раньше был мадьярский банк, — сказал он.
Поднявшись к себе в кабинет, Зубавин открыл форточку, снял плащ, фуражку, вытер платком мокрый лоб.
— Раздевайтесь, — сказал он в сторону парашютиста.
Тот нерешительно топтался посреди большой комнаты, на краю ковра.
— Раздевайтесь, говорю, садитесь.
Парашютист сел. Его чуткое ухо было все время настороже: когда же наконец в голосе советского майора зазвенят повелительные нотки, послышатся превосходство, презрение?
Зубавин молчал, углубившись в свои бумаги, словно забыв о существовании арестованного.
2 
