Последние отзывы

  104  

— Народ, похоже, доволен, — говорит он.

Я киваю.

— Кто же не любит бесплатное пиво?

— Бесплатное для всех, но только не для меня, — отвечает Фрэнсис, потом пристально смотрит на меня. — Все в порядке? — спрашивает он и под все подразумевает Брит. Когда я пожимаю плечами, он поджимает губы. — Знаешь, когда мама Брит ушла, я не понимал, почему остался, и подумывал освободить помещение, если ты понимаешь, о чем я. Мне приходилось заботиться о полугодовалой дочери, но я по-прежнему не находил в себе желания продолжать жить. И вот однажды меня осенило: мы теряем близких людей для того, чтобы больше ценить тех, которые еще есть. Это единственно возможное объяснение. Если это не так, то Бог — жалкий сукин сын.

Он хлопает меня по плечу и уходит в огороженный дворик. Дети помладше, которых уже притащили туда родители, замолкают, очарованные его магнетизмом. Он садится на пенек и начинает свою версию воскресной школы.

— Вы любите тайны?

Кто-то кивает, раздается общий гул согласия.

— Хорошо. Кто мне скажет, кто такой Израиль?

— Какая-то неинтересная загадка, — бормочет кто-то и тут же получает локтем от сидящего рядом мальчика.

Другой мальчик кричит:

— Это страна, полная евреев!

— Поднимайте руки, — говорит Фрэнсис. — И я не спрашивал, что такое Израиль. Я спросил, кто такой.

Паренек, у которого на верхней губе только-только начинает пробиваться пушок, машет рукой и, когда Фрэнсис указывает на него, отвечает:

— Это Иаков. Он стал так называться после того, как боролся с ангелом в Пенуэле.

— И у нас есть победитель, — говорит Фрэнсис. — Потом Израиль родил двенадцать сыновей, от них и пошли двенадцать колен Израилевых…

Я иду обратно в кухню, где разговаривают несколько женщин. Одна из них держит на руках беспокойного ребенка.

— Она почти не спит по ночам, и я с ней так замучилась, что вчера, представляете, вышла из дома и пошла на работу в пижаме.

— Говорю же, — вставляет какая-то девушка, — виски — лучшее средство. Нужно втирать в десны.

— Тут главное не пристраститься к нему слишком рано, — говорит женщина постарше, и все смеются.

Они замечают меня, и разговор мгновенно обрывается, точно в пропасть ухнул.

— Терк… — говорит женщина постарше. Я не знаю ее имени, но узнаю лицо; она бывала здесь раньше. — Мы не видели, как ты вошел.

Я не отвечаю. Мои глаза прикованы к ребенку. Румяная девочка размахивает кулачками и плачет так сильно, что чуть не задыхается.

Мои руки сами по себе тянутся к ней.

— Можно?

Женщины переглядываются, и мать девочки кладет ее мне на руки. Меня поражает, до чего она легкая. Она заходится криком, размахивает ручками и ножками.

— Шшш… — говорю я. — Тихо, тихо…

Я глажу девочку по спинке, кладу ее головку себе на плечо, и она сворачивается в форме запятой. Ее крик постепенно переходит в отрывистые звуки, похожие на икоту.

— Вы только посмотрите, прямо прирожденный утешитель детей, — говорит ее мама, улыбаясь.

Так могло быть.

Так должно было быть.

Вдруг я понимаю, что женщины смотрят не на ребенка. Их взгляды направлены на что-то позади меня. Я поворачиваюсь. Девочка уже спит у меня на руках, на губах у нее высыхают пузырьки слюны.

— Господи… — говорит Брит, и это звучит как обвинение. Она разворачивается и выбегает из кухни. Я слышу, как захлопывается дверь спальни.

— Простите, — говорю я и как можно бережнее возвращаю ребенка матери.

Потом я бегу за Брит.

Она лежит на нашей кровати, отвернувшись от меня.

— Я их ненавижу! Я ненавижу их за то, что они приперлись в мой дом!

— Брит, это просто вежливость…

— Это я ненавижу больше всего, — стальным, острым, как клинок, голосом говорит она. — Я ненавижу, как они смотрят на меня.

— Это не то, что…

— Я просто хотела выпить воды из-под собственного крана. Я что, прошу слишком многого?

— Я принесу тебе воды…

— Не в этом дело, Терк.

— А в чем? — шепчу я.

Брит переводит глаза на потолок. Они наполнены слезами.

— В том… — говорит она и начинает плакать так же сильно, как плакал тот ребенок. Но даже после того, как я обнимаю ее, крепко прижимаю к себе и глажу по спине, она не затихает.

Успокаивать Брит для меня так же непривычно, как баюкать младенца. Это не та женщина, на которой я женился.

Неужели ее несгибаемый дух я похоронил вместе с телом своего сына?

  104