очень нудно 
170 
Африканцы восстали потому, что услышали рассказ мулата, будто бы белый экипаж планировал перебить черных. Белые на борту верили, что африканцы были людоедами.
Обе стороны были не правы…
Когда я добираюсь до стоянки, Рут, даже не посмотрев мне в глаза, быстрым шагом идет к зданию суда, Эдисон вместе с ней. Я догоняю ее и хватаю за плечо.
— Вы все еще хотите это сделать?
— Думаете, я за ночь могла передумать? — спрашивает она.
— Я надеялась, — признаюсь я. — Я прошу вас, Рут, не нужно.
— Мама?
Эдисон заглядывает ей в лицо, потом растерянно смотрит на меня.
Я приподнимаю брови, как бы говоря: «Подумайте, что вы делаете с ним».
Рут берет сына под руку.
— Пойдем, — говорит она и идет дальше.
Толпа перед зданием суда увеличилась: теперь, когда СМИ сообщили, что сторона обвинения закончила представлять доказательства, вкус крови становится сильнее. Краем глаза я вижу Уоллеса Мерси и его свиту, продолжающих свой пикет. Возможно, мне следовало натравить Уоллеса на Рут: может быть, он сумел бы убедить ее склонить голову и дождаться, пока свершится правосудие в ее пользу. Но опять же, зная Уоллеса, я не поручусь, что он отказался бы от возможности высказывать свое мнение. Он бы, скорее всего, предложил помочь написать для Рут речь.
Говард нервно ходит перед залом суда.
— Итак, — говорит он, завидев нас, — мы заявляем, что закончили? Или…
— Да, — я говорю прямо. — Или.
— На всякий случай, может, вам будет интересно узнать: Бауэры вернулись. Уже сидят в зале.
— Спасибо, Говард, — говорю я с нескрываемым сарказмом. — Теперь я чувствую себя еще лучше.
За несколько минут до появления судьи я обращаюсь к Рут еще раз.
— Дам вам только один совет, — шепчу я. — Будьте хладнокровны и спокойны, насколько это возможно. Обвинение обрушится на вас, как только вы повысите голос. Отвечайте мне так, как отвечали Одетт во время перекрестного допроса.
Она смотрит на меня. Наши глаза встречаются лишь на мгновение, но этого достаточно, чтобы я увидела в них проблески страха. Я открываю рот, намереваясь удержать ее, но вспоминаю, что сказал Мика, и говорю:
— Удачи.
Потом встаю и вызываю Рут Джефферсон.
На свидетельской трибуне она почему-то кажется меньше, чем есть на самом деле. Волосы ее, как обычно, собраны в пучок на затылке. Замечала ли я раньше, как строго она выглядит? Ее руки крепко сжаты и лежат на коленях. Я знаю, что так она пытается сдержать дрожь, но жюри это неведомо. В их глазах это проявление чопорности, надменности. Клятву она произносит спокойно, не выказывая никаких эмоций. Я знаю: это потому, что она чувствует себя выставленной на обозрение. Но застенчивость может быть ошибочно принята за высокомерие, и это будет роковой ошибкой.
— Рут, — начинаю я, — сколько вам лет?
— Сорок четыре, — отвечает она.
— Где вы родились?
— Гарлем, в Нью-Йорке.
— Вы там ходили в школу?
— Всего пару лет. Потом я перевелась в Далтон на стипендию.
— Вы окончили колледж? — спрашиваю я.
— Да, на последнем курсе я перешла в Государственный университет Нью-Йорка, а потом получила степень по сестринскому делу в Йеле.
— Как долго длилась эта программа?
— Три года.
— При выпуске медсестры дают клятву?
Она кивает.
— Она называется клятва Флоренс Найтингейл, — говорит Рут.
Я представляю суду лист бумаги и показываю ей.
— Это клятва?
— Да.
— Не могли бы вы прочесть ее вслух?
— «Перед Богом и перед лицом собравшихся я торжественно обещаю вести жизнь, исполненную чистоты, и честно выполнять свои профессиональные обязанности; добросовестно сотрудничать с другими членами команды медсестер, добросовестно и в меру моих возможностей выполнять инструкции врача или медсестры… — тут она запинается, — которые могут контролировать мою работу».
Рут делает глубокий вдох и продолжает:
— «Я буду воздерживаться от всего, что влечет за собой вред и гибель, и не стану брать или сознательно давать вредоносное лекарство. Обещаю держать в тайне все личные вопросы, относящиеся к моему ведению, и семейные обстоятельства пациентов, ставшие мне известными в ходе практики. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы поддерживать и повышать уровень своей профессии. Клянусь посвятить мою жизнь служению высоким идеалам профессии медсестры».
Она смотрит на меня.
170 
