24 
— И зачем вы мне все это выдаете, — спросил Мазур небрежно.
Леон не отводил от него цепких пьяноватых глаз:
— Потому что мы оба — белые. И плевать на то, что вы красный, а я — безыдейный кондотьер. Сейчас мы с вами, так уж выпало, оказались в одной упряжке. Два десятка белых посреди всей этой черномазой сволочи. Ладно, карты на стол. Готов поспорить, у вас нет приказа в случае чего держаться тут до последнего и героически умирать в окружении врагов? В особенности если с Папой случится… что-нибудь бесповоротное?
— Ну… — пожал плечами Мазур с безразличным видом.
— Нет у вас такого приказа, — убежденно сказал Леон. — Это же ясно. Это детская азбука. У вас, русских, здесь нет ничего такого, за что стоило бы стоять до последнего. Вас здесь держит исключительно Папа. А если его не станет… Если его не станет, мой контракт автоматически теряет силу. Я не нанимался служить этой долбаной республике… которая скоро станет королевством… если только успеет. Я подрядился охранять Папу. И будьте уверены, буду выполнять контракт, пока жив мой работодатель. Но обернуться может по-всякому… И мне бы хотелось в случае чего выбираться отсюда не порознь, а вместе с вами. Белые к белым. Нас пятнадцать и вас — пятеро. Неплохо. Мы могли бы вместе пробиться в порт. У вас там — ваш крейсер… ну, и мы в порту, могу вас заверить, не пропадем.
— И что же вам известно? — жестко спросил Мазур.
— Ничего мне конкретного не известно, — сказал Леон. — Я просто чую. Будь у меня хоть что-то конкретное, я пошел бы к Мтанге, Папа мне неплохо платит, и я с удовольствием служил бы и дальше. Но я чувствую… Вы бывали прежде в Африке?
— Один раз, — осторожно сказал Мазур. — Недолго.
— Тогда вам не понять… А я-то — я здесь двадцать семь лет. Почти безвылазно. Знаете, я когда-то учился в хорошей гимназии, отец хотел, чтобы я получил образование… Вы, наверное, слышали, что за семь лет человеческий организм меняется полностью? На уровне молекул и атомов? Что же тогда говорить про двадцать семь лет… — он постучал себя по груди кулаком с зажатым в нем пустым стаканом. — У меня в организме нет ни единой прежней молекулы, ни единого прежнего атома. Только африканские. Этот чертов континент меня всосал. И сделал частицей себя. Понимаете?
— Кажется…
— Африка — это другой мир, — сказал Леон. — Другое измерение. Другая Вселенная. Знали бы вы, чего здесь можно насмотреться и что узнать, четверть века болтаясь по здешней глуши… Я вам этого просто не могу объяснить словами европейского языка. Колдовство, магия, чары — это всего-навсего неуклюжие синонимы, не передающие сути понятий. Все невероятно сложнее. Так что поверьте на слово. Я чую, как надвигается что-то чертовски скверное. Все вроде бы спокойно, но в воздухе что-то такое висит… Как перед грозой. Вдобавок эти покушения, нелепые, нескладные… но за этой нелепостью есть какая-то система, которую никто не может разгадать. И когда все лопнет… — он размашисто плеснул в стакан, проливая на белоснежную скатерть. — Когда все лопнет, хорошо бы нам уносить отсюда ноги не порознь, а одним отрядом. Так будет больше шансов. Я допускаю, что вам все это кажется пьяной болтовней… А вот Мтанга чувствует то же самое, мы как-то говорили. Не верите?
— Ну почему же, — медленно сказал Мазур, — конечно, это звучит чуть странновато, мистикой отдает, но я уже давненько болтаюсь по свету, и не все, с чем сталкивался, имело материалистическое объяснение…
— Значит, можно сказать, что мы договорились?
Мазур, глядя ему в глаза, сказал твердо:
— У меня приказ: охранять президента…
— Пока он жив?
Мазур сделал легкую гримасу, которую можно было истолковать на сто ладов.
— Ну вот, — сказал Леон. — А у меня контракт — охранять президента, пока он жив. Я имею в виду ситуацию, когда, вполне возможно, потеряют силу и ваш приказ, и мой контракт…
«Это не провокация, — подумал Мазур. Даже если сукин кот пишет наш разговор — неважно для кого, — я не произнес ни словечка, которое можно обернуть против меня, я просто слушал его пьяную болтовню. А если он искренен… Если он искренен, идея недурна. Толпой и батьку бить легче…»
Леон напряженно смотрел ему в глаза, и Мазур едва заметно кивнул — всего-то чуть-чуть опустил голову, опустил веки.
И видел, что бельгийцу этого хватило — на его продубленной физиономии появилась нешуточная радость.
24 
