3 
— Что же это он, подлец, делает, — с места в карьер бросилась Мотька. Я ответила ей честным воем. За слезами легко пряталась и безнадежность, и нежелание что-либо решать или понимать. Жалейте меня, утешайте. Я такая несчастная. Ни в чем не виноватая.
— И носит же земля таких подлецов, — Приступила к исполнению священного долга НАСТОЯЩЕЙ ПОДРУГИ Мотя. Я утвердительно выпила водки. В моих глазах Машка начала потихоньку раскачиваться. Девяносто килограммовый маятник, причем трезвый. Короче, новое тысячелетие мы справили примерно так: Анюта спала в кресле около грохочущего телевизора, Шурик поглощала все привезенные и изготовленные кулинарно-гениальной Мотькой блюда, бабушка всем читала нотации, а мы с уставшей от треволнение Машулей быстренько привели наши состояния к одному общему знаменателю и дальше уже душевно набирались, муссируя подробности негодяйского поступка моего супруга. Наутро у нас закономерно раскалывалась голова. Память обрывалась примерно в точке:
— А давай эту суку найдем и пристрелим.
— Ну нет, это скучно. Надо ее за ноги привязать к мосту над Яузой и оставить висеть.
— А можно подстеречь в подъезде и дать по голове монтировкой. Тогда у нее точно выкидыш случится.
— Тогда у нее может и выкидыш мозгов случиться. Между прочим, уголовно наказуемый. Хочешь в клетку?
— Ну и пусть, ну и отлично. Можно подумать, что кверху попой над Яузой она будет висеть абсолютно законно, — на этом все, что помнится. Возможно, что дальше мы придумали что-то еще более дельное, но голова решила остановиться на моменте монтировки и отключила у нас обеих функцию записи. На утро под колокольные удары мигрени в голову начали вползать неправильные мысли. Мы лежали на осиротевшем супружеском ложе и делились ими:
— Вот скажи, Мотька, я самая страшная на земле бабища?
— Да что ты. Есть и страшнее.
— Понятно. Но мало, — соглашалась я.
— Ты, Олечка, баба хоть куда. И глаза по-прежнему огромные, и коса до жопы. Только немного бы похудеть. — Не стала напрягаться по поводу тактичности она.
— Так это и тебе не мешало бы, — совершила я «алаверды». Она почему-то не обиделась
— Да уж. Но главное, надо халат сменить. И вообще, мужики, как выясняется в последнее время, любят личности.
— Да? — удивилась я, — а раньше они сами хотели ими быть.
— Нет, Олька, ты меряешь категориями прошлого тысячелетия.
— Однозначно, — не спорила я, помятуя о дате, так лихо отпразднованной вчера.
— Сейчас любят бизнес-леди, а ты кто?
— Домохозяйка, — вздохнула я. И было от чего. Я никогда в жизни, ни при каких обстоятельствах не работала. Сначала папа хотел, чтобы я нашла себе дело по душе. Потом, когда я нашла и оказалось, что это дело — Сергей, то уже он считал, что место жены — дома в ожидании мужа. Естественно, когда народились дети, их жаль было отдавать в сады. Вот так я и приехала. Из личности в усовершенствованный кухонный комбайн. Многопрофильный. Еще не старый. Никому не нужный.
— Мотька, а как же мне дальше жить?
— Как-как? На алименты. Ведь Серега-то у тебя парень с совестью, небось поможет собственным дочкам.
— Надеюсь, — неуверенно пробормотала я и напомнила, — только ты ведь помни, у него там тоже краля сыночка ждет.
— А вот это п….ц, — не постеснявшись бродившей как тень отца Гамлета мамочки, изрекла Матильда. Вчера, конечно, мы уже обсуждали фактор новоявленного отцовства моего милого. Но абстиненция — она и есть абстиненция, голова ничего не держит. Мотька выругалась, вспомнила все и как герой Шварцнеггера, довольно сильно загрустила. И была права. Все вокруг меня как правило оказываются правы в вопросах критики моей жизни. И хоть я сама понимала, что дальше будет плохо, а все ж таки от шока меня ничто не избавило. Обычно я, как нормальная замужняя женщина, брала деньги в тумбочке. Кто их туда клал, какой такой Дед Мороз, меня не интересовало. Теперь тумбочка давать наличность перестала. Однако выяснила я это не сразу, а только после того, как от денежных запасов нашей ампутированной на одну конечность семьи осталось тридцать долларов, а все общие знакомые сообщили, что понятия не имеют, где может быть Сергей. Когда же по номеру его родимой пиццерии, где он бизнесменил последние пять лет, сказали, что нет не только Сергея Анатольевича, но и самой пиццерии тоже больше нет, я поняла, что он имел в виду, говоря «Дальше как-нибудь сама». Тридцать долларов и двое голодных детей. Тридцать долларов и улюлюкание моей прародительницы:
3 
