Последние отзывы

  9  

Есть вещи, которые никогда нельзя говорить, чтобы не нажить смертельного врага: ругать при матери ее взбалмошного, дурно воспитанного ребенка; ставить под сомнение красоту самовлюбленной «серенькой мышки»; и констатировать явный факт заигравшейся в воительницу и шпионку барышне, что она не разбирается в азах воинского мастерства. Аламез знал это и довольно долго сдерживался, но все же под конец не смог пересилить себя и в результате безвозвратно испортил кое-как балансирующие на условной отметке «прохладно нейтральные» отношения с той, с кем ему еще предстояло проделать долгий и опасный путь под землей.

Ринва ничего не сказала в ответ, и это было плохо, очень плохо. Ее лицо превратилось в неподвижную бледную маску, мышцы шеи напряглись, а губы слились в одну тонкую, идеально прямую линию. Про взгляд же любимицы фон Кервица не стоило и говорить, он обжигал моррона лютой ненавистью и усилившимся во сто крат от нанесенной обиды презрением. Нервно подергивающая пальчиками правая ладонь девицы пока еще не легла на рукоять меча, но уже теребила тоненький поясок и вот-вот могла быстро скользнуть в сторону ножен.

Дарк испугался, притом довольно сильно. Однако учащенно забившееся сердце в его груди преисполнилось страхом отнюдь не за собственную жизнь. Рыцарь не сомневался, что легко справится с тщетно пытавшейся испепелить его гневным взором соперницей всего за несколько минут, но не был уверен, что сможет скрестить мечи аккуратно, то есть не убив и не причинив ощутимых увечий. В последнее время Аламез довольно редко имел дело с противниками; гораздо чаще ему попадались враги, которых приходилось уничтожать, а не деликатно обезвреживать, притом желательно без крови и с минимальным числом ушибов. Девица была настроена серьезно и не думала отступать (хотя, к счастью, пока еще и напасть не решилась). Если бы началась схватка, то легкое ранение ее вряд ли успокоило бы, а среднее или тяжелое, даже без последующего за ним смертельного исхода, привело бы к трагичным последствиям. От спасения плененных вампирами товарищей Дарку пришлось бы отказаться, да и в Герканию ему можно было бы не возвращаться, по крайней мере в ближайшие двадцать-тридцать лет, то есть пока покровительствующий Ринве фон Кервиц не состарится и не уйдет на покой.

Мозг моррона быстро просчитал ситуацию и пришел к прискорбному выводу, что самый верный способ исправить незавидное положение дел – извиниться; извиниться за правду, которую он неосмотрительно осмелился озвучить вслух. Это была бы жертва во имя благого дела; мощнейший удар по собственному самолюбию с непредсказуемым числом удручающих последствий, которые должны были обрушиться на его голову в ближайшем будущем. Но ради соклановцев, ради тех, кто был ему дороже, чем обычным людям кровная родня, моррон был готов на нее пойти.

Дарк уже открыл было рот, чтобы пролепетать жалкие извинения и возненавидеть за них себя, но от этой незавидной участи его избавил внезапно появившийся из-за деревьев Крамберг; окровавленный, пошатывающийся, в разодранных одеждах, но почему-то глупо улыбающийся и довольный.

– А вот и мы, – заплетающимся, будто у пьяного, языком возвестил Вильсет о собственном прибытии, но почему-то во множественном числе.

– Кто «мы»? – мгновенно позабыв об обиде, спросила Ринва. – И где, черти тя задери, ты вообще шлялся?

Так уж вышло, что Крамберг появился у девушки за спиной, а иначе бы она этих вопросов не задавала. Стоявшему лицом к разведчику Дарку сразу стало понятно, в каких нелегких и опасных трудах провел парень последнюю четверть часа. Крамберг еле стоял на ногах, но это ему не мешало утруждать руки еще большей, чем ранее, поклажей. Окровавленный и ободранный воин медленно продвигался в сторону спорщиков, волоча за собой одной рукой столь же полный, как и прежде, вещевой мешок, а другой – два только что отделенных от туши, оставляющих на земле кровавый след кабаньих окорока.

Говорят, что дуракам везет; что поразительное везение компенсирует им недостаток мозгов. Вильсет глупцом вовсе не был, но удача улыбнулась ему целых три раза подряд. Разведчику посчастливилось натолкнуться на добычу в лесу, из которого по причине близкого расположения шеварийских войск уже давно разбежались все звери, за исключением разве что привыкших к такому тревожному соседству гадюк, ежей да юрких полевых мышек. Крамберг хоть и пострадал, но отделался легкими ранениями в схватке один на один с грозным лесным зверем, охотиться на которого, как и на медведя, было принято большими группами, со сворой собак, да еще и не покидая седла. Рассвирепевший кабан (а это животное мгновенно приходило в ярость, когда боролось за свою жизнь или защищало свои угодья) мог покончить с пешим охотником всего одной напористой атакой, всего одним стремительным и мощным ударом – повалить его наземь с разбегу, подмять под себя и мгновенно распороть брюшину острыми клыками. Вильсет выжил, хоть, судя по его плачевному виду, явно подвергся нападению зверя, и в этом состояло его второе везение. Ведь если бой человека с кабаном начался, то кто-то непременно станет пищей другого. Дикий лесной свин никогда не отступает и не дает врагу бежать. Ну и, в-третьих, Крамберг как-то умудрился дотащить часть добычи, причем вместе с мешком. Немногие решились бы в походе на такую растрату сил после уже пережитого, да еще в свете того, что им впереди предстоял полный трудов день.

  9