26 
— Ах ты, отвратительная кошка! Кошка-мучительница бедных птичек! Кошка-убийца! Кошка-садистка! Кошка, забывшая о правилах честной охоты! Как тебе не стыдно?!
Она буквально искрится гневом в ответ на мою сердитую проповедь и опрометью кидается вон из дома с визжащей птицей в зубах. Я запираю дверь в сад, закрываю окна ставнями, пока продолжается эта пытка. Позже, когда все кончено, серая кошка возвращается. Она уже не трется о мои ноги, не приветствует меня. Она высокомерно уходит наверх и отсыпается. А в саду остывает трупик птицы, умершей скорее от изнеможения, чем от зубов и когтей кошки.
Когда я решила нанять рабочего для подрезки большого дерева, о чем просили соседи — одним не нравилось, что оно затеняет их сады, другие считали, что «от него столько мусора, от падающих листьев», — он стал мне жаловаться. Несмотря на то что он зарабатывает этим на жизнь, рабочий был недоволен тем, что приходится избавляться от деревьев.
— Каждый божий день, — с горечью говорил он, — звонят и звонят, один заказ за другим. Я прихожу. Вижу прекрасное дерево. Оно росло сто лет — что такое мы по сравнению с этим деревом? Нет, говорят мне, спиливай, оно мешает розам. Подумаешь, розы! Что такое розы по сравнению с деревом? Я должен спиливать дерево ради каких-то там цветочков! Только вчера мне пришлось спилить чудесный ясень, оставил пень высотой около метра. «Мы хотим сделать стол», — заявила мне дамочка. Стол, видите ли, а дерево росло сто лет. Она желает за этим столом пить чай и смотреть на свои розы. Сейчас деревья никому не нужны, деревья истребляют. А выполнишь работу как следует, подрежешь маленько — нет, это не по ним, им, видите ли, надо, чтобы дерево потеряло свой истинный вид. А кто о птицах думает? Вы знали, что вон на той ветке было гнездо?
— А кошки? — возразила я. — Пусть уж птицы устраивают себе гнезда где-нибудь в другом месте.
— Ну да, — ответил он, — все так говорят: мол, в кошках дело. А где, спрашивается, жить бедным птицам, если все деревья спилят? Нет, правда, пожалуй, брошу-ка я эту работу. Просто сил нет на все это безобразие смотреть!
Будь воля этого рабочего, он бы, наверное, предпочел людям деревья и птиц — нерасторжимое единство, священное. А от кошек он бы избавился, от всех разом.
Мое дерево он не искромсал, только подрезал сучья; и следующей же весной там вновь свили гнездо дрозды и, как обычно, прилетели мелкие птахи. Как-то раз одна залетела прямо в верхнее окно со стороны сада, в свободную комнату. И провела там целый день. Птичка так дружелюбно смотрела на меня, усевшись на спинку стула, с расстояния в один фут, почти глаза в глаза. У нее не было мотива бояться людей — пока. Я не открывала дверь из комнаты, а серая кошка так и рыскала по коридору. Позже в тот летний вечер, когда все птицы уже успокоились и уснули, маленькая птичка вылетела назад из окна и села на дерево, даже не опускаясь на землю. Так что все обошлось благополучно.
Этот случай напоминает мне одну историю, рассказанную дамой, которая живет на верхнем этаже семиэтажного дома в Париже, возле площади Контрескарп. Она считает, что путешествовать надо налегке, не обременяя себя излишним багажом, и быть готовой в любую минуту к переезду куда угодно. Муж у нее моряк. И вот однажды днем с верхушки соседнего дерева к ней в комнату залетела птица и не проявляла желания улетать. Женщина эта очень аккуратна, она не станет терпеть птичий помет. Но «что-то на нее нашло». Она разложила по полу газеты и позволила птичке проявлять свое дружелюбие. Птица не улетела на юг с наступлением зимы, как ей следовало бы; и вдруг моя подруга поняла, что взяла на себя большую ответственность. Если она теперь, зимой, выгонит птицу, та просто погибнет. А этой женщине надо было уезжать через пару недель. Она не могла оставить птицу. Так что она купила клетку и взяла птицу с собой.
Потом она рассказывала, представляя, как выглядела со стороны:
— Представь себе меня — меня! Меня! Приезжаю в провинциальный отель, в одной руке чемодан, в другой клетка с птицей! Это я-то! Но что мне было делать? Птица жила в моей комнате, значит, мне приходилось улещивать администрацию отеля и соседей. Меня стали воспринимать как очень гуманного человека — Боже мой! Старухи останавливали меня на лестнице. Девушки делились со мной своими любовными проблемами. Я вернулась в Париж и хандрила до весны. Потом с руганью вышвырнула эту птицу из окна и с тех пор всегда держу окна закрытыми. Ну, не вызову я теперь симпатии ни у кого, да и черт с ним!
26 
