Последние отзывы

  140  

Я знаю, о чем ты думаешь: что самое время Амелии отпустить какую-нибудь неуместную шуточку типа «То же самое говорили об одиннадцатом сентября». Но мне не хотелось шутить. Я так сильно дрожала, что пришлось сесть на собственные руки.

— Я уже не понимаю, что значит слово «обыкновенный», — как будто со стороны услышала я свой слабый голос.

Отец протянул руку и убрал с моего лица непослушную прядь.

— Когда всё закончится, — сказал он, — хочешь жить со мной?

Сердце едва не вырвалось у меня из груди. Кто-то меня выбрал, кому-то я была нужна! Но в то же время меня затошнило. Можно, конечно, пофантазировать, но если быть реалистами — какой суд отдаст опеку мужчине, который даже не состоит со мной в кровном родстве? А значит, я останусь с мамой. А она уже будет знать, что я предпочла не ее. К тому же, что делать с тобой? Если я перееду к папе, мне наконец начнут уделять внимание. Но тогда придется расстаться с тобой. Как ты отнесешься к этому?

Я всё молчала. Свет сменился на зеленый, и отец тронулся с места.

— Подумай об этом, — сказал он, но я понимала, что он немного обиделся.

Через пять минут мы остановились на «пятачке» у школы.

— А репортеры не пойдут за мной?

— Это запрещено, — заверил меня отец.

— Тогда ладно.

Я взяла свой рюкзак на колени. Весил он тридцать три фунта — треть меня. Я знала точные цифры, потому что на прошлой неделе школьная медсестра установила весы, на которых можно было взвесить и рюкзак, и себя. Потому что подросткам, мол, нельзя таскать тяжести. Если при делении массы рюкзака на массу тела получалось больше пятнадцати процентов, у вас разовьется сколиоз, или рахит, или бог знает что еще. Сумки у всех получились слишком тяжелыми, но меньше нам задавать на дом не стали.

— Ну, удачи… — промямлила я.

— Хочешь, я зайду и побеседую со школьным психологом или с директором? Скажу, что тебе сегодня нужно уделить особое внимание…

Вот этого мне хотелось меньше всего на свете — оказаться еще более белой вороной, чем я уже была.

— Не надо, — ответила я и вылезла из грузовика.

Машины журналюг потянулись за отцом, и мне стало чуть легче на душе. Во всяком случае, пока кто-то не обратился ко мне по имени.

— Амелия, — сказала незнакомая мне женщина, — как ты относишься к этому судебному делу?

За ней стоял парень с камерой на плече. Какие-то ребята, проходившие мимо, кинулись меня обнимать, как будто были моими друзьями.

— Эй, чувак, а такое по телеку можно показывать? — Один из них ткнул в объектив средний палец.

Откуда-то из кустов, слева от меня, выросла еще одна журналистка.

— Твоя сестра рассказывает тебе о своих чувствах по поводу этого иска?

— Решение принимала вся семья?

— Ты будешь давать показания?

Только услышав последний вопрос, я наконец вспомнила: мое имя внесли в какой-то идиотский список на всякий пожарный. И мама, и Марин говорили, что мне, скорее всего, не придется идти, что это просто мера предосторожности. Но я не любила, когда мое имя включали в какие-то списки. У меня возникало чувство, будто на меня рассчитывают. А вдруг я подведу?

Почему они не пристают к Эмме? Она тоже ходит в эту школу. Хотя я и сама знала ответ: в их глазах — в глазах всех — Пайпер была жертвой. А я была дочерью вампирши, решившей высосать из подруги всю кровь до последней капли.

— Амелия?

«Сюда, Амелия, иди сюда…»

«Амелия!»

— Отцепитесь! — закричала я.

Закрыв уши руками, я поспешила в школу, расталкивая вслепую детей, копошившихся у шкафчиков, и учителей с чашками утреннего кофе, и парочек, ласкавшихся с таким рвением, как будто они расстаются на много лет, а не на сорок минут урока. Заскочив в первую попавшуюся дверь — это оказался учительский туалет, — я заперлась на замок и уставилась на чистый фарфоровый обод унитаза.

Я знала, как это называется. Нам показывали фильмы на уроках БЖД: в фильмах это называли «расстройство питания». Но никакого расстройства не было. Когда я это делала, я переставала расстраиваться.

Например, у ненависти к самой себе появлялись веские основания. Кому же понравится человек, который жрет, как Джабба из «Звездных войн», а потом всё срыгивает? Человек, который с таким трудом избавляется от проглоченной еды, но все равно остается толстым? И я понимала, что по сравнению с анорексией это еще ничего. У нас в школе училась одна анорексичка: ручки-ножки как зубочистки, одни сухожилия, нас ни один человек в трезвом уме не перепутал бы. Я делала это не потому, что, глядя в зеркало, видела толстуху, когда на самом деле была худой. Я и впрямь была толстухой. Очевидно, у меня даже уморить себя голодом как следует не получалось.

  140