60 
Я знаю лишь то, что до встречи с тобой у нее все шло ровно. А теперь она пропала.
ЛИНУС:
Это вообще несправедливо.
Он еле сдерживается.
ЛИНУС:
Ужасно несправедливо. Я пойду. Дайте знать, если чем смогу помочь.
Когда Линус уходит, Фрэнк срывается на мать.
ФРЭНК:
Как ты можешь Линуса обвинять? Уж кого-кого. Сумасшедший дом.
Мама вдруг показывает всю свою боль.
МАМА:
Фрэнк, она пропала! Ты что, не понимаешь – пропала. Я должна испробовать все, учесть все возможности, все варианты…
Она резко смолкает – потому что появляется ПАПА с мобильником, он еле дышит.
ПАПА:
Ее нашли. В парке. Спящую. И увезли.
Что странно, в ту ночь я потеряла солнечные очки и заметила это не я сама, а папа.
– Одри! Ты без очков!
И правда. Глаза без защиты. После стольких месяцев. А я без папиной помощи и не заметила.
Мы в это время сидели в приемной в полиции, и милая женщина-полицейский, Шинеад, поняла все неправильно и подумала, что мы жалуемся на потерю солнечных очков у них в отделении. Нам даже не сразу удалось объяснить, что они нам не нужны.
И это правда. Мне и без них хорошо. Мир стал светлее, хотя я не знаю, из-за чего – из-за того, что я перестала носить очки или потому, что снова стала пить лекарства. Это на время. Доктор Сара прочла мне длиннющую лекцию о том, насколько опасно прекращать принимать их без наблюдения врача и что это может вызывать головокружение (да), учащенное сердцебиение (да) и кучу других симптомов, и заставила меня пообещать, что я больше так не буду. И я пообещала.
От того, что она мне назначила сейчас, меня вырубило, я в эти последние два дня много спала, но все заходили ко мне проведать – почти постоянно. Наверное, чтобы убедиться, что я больше никуда не делась.
Папа рассказал, что пишет новую песню, Фрэнк показывал кучу роликов на Ютюбе, в которых кто-нибудь ловко что-нибудь нарезает (этим он меня начал уже доставать), а Феликс поведал, что он в саду отрезал волосы своему другу Бену, и тот расплакался. Папа эту историю подтвердил, хотя, по словам Феликса, Бен «плакал от счастья».
Но чаще всех заходила мама. Сегодня после обеда она села на мою кровать, и мы смотрели «Маленьких женщин»[13] – этот фильм для просмотра с мамой в кровати подходит идеально, хотя и было странновато. (Старый, с Элизабет Тейлор, если хотите знать.)
Я об этом хотела сказать лишь позже, когда встану, но оно как-то само вырвалось:
– Мам, давай не будем в суд подавать, а? На школу, я тебя прошу. Я хочу, чтобы ты остановилась. Хочу…
Я умолкла. Я уже три раза повторила, так что она, вероятно, услышала.
– Да, – осторожно сказала мама, – но это серьезное дело, Одри, такое решение с ходу принимать нельзя…
– Ты говорила, что деньги тебя не интересуют. Так зачем ты это делаешь? Чтобы они страдали? Чтобы поняли? Сгорали от стыда? Этого не будет.
– Одри, милая…
– Не будет этого. Я уже поняла. Они не извинятся, не устыдятся, не наступит никакого большого удовлетворения, нам же будет только хуже. Мам, это просто ужасно, мы тратим столько денег и нервов. И проиграем в любом случае.
Затем под наше молчание Джо не приняла предложение руки и сердца от Лори – а каждый раз, когда мы смотрим это кино, мне хочется, чтобы она сказала «да».
– Не знаю, – после долгой паузы продолжила мама. – Мне надо поговорить с отцом. Может, обсудим это все втроем.
– Да, хорошо. – Я расслабилась.
Еще какое-то время мы смотрели молча. А потом снова заговорила мама, словно перерыва и не было.
– Доктор Сара мне рассказала, почему ты перестала пить лекарства. Хотела ровный график?
Я расстроилась. Мне очень не хотелось поднимать эту тему. Но я должна была понимать, что она всплывет.
– Я хотела, чтобы мне стало лучше, – пробормотала я, меня прямо в жар бросило. – Ну. По-настоящему выздороветь.
– Ты выздоравливаешь. – Мама взяла мое лицо руками, как в детстве. – Милая, тебе с каждой неделей становится лучше. Ты изменилась. Ты должна это понимать.
– Но меня уже достал этот зигзагообразный график, – недовольно говорю я. – Это как две ступеньки вверх, одна вниз. Это очень мучительно. И так медленно. Как бесконечная игра в «Змеи и лестницы».
Мама лишь посмотрела на меня с таким видом, будто хотела рассмеяться – или заплакать, а потом сказала:
60 
