очень нудно 
203 
В тот же день был арестован начальник военной академии им. М. В. Фрунзе командарм 2-го ранга Август Корк. На допросе он назвал состав «штаба переворота» — Тухачевский, Якир, Уборевич, Путна, Эйдеман.
Арестовали и начальника административно-хозяйственного управления РККА комкора Б. М. Фельдмана. Его допрашивал следователь НКВД З. М. Ушаков. Методов следствия, к которым он прибегал, не выдерживал никто. Не явился исключением и Борис Фельдман. На допросе он показал, что в контрреволюционный заговор его вовлек маршал Тухачевский.
Последний, разумеется, ничего не знал об этих показаниях. Когда же Тухачевскому стало известно об аресте своего ближайшего помощника, он, по свидетельству очевидца, тихо произнес: «Какая-то грандиозная провокация». По некоторым данным, маршал по этому поводу даже писал Сталину. Но генсек не ответил.
Тухачевский отправился к новому месту службы. 26 мая он прибыл в Куйбышев, где располагался штаб Приволжского военного округа. Прямо с вокзала маршал направился на областную партийную конференцию, которая проходила в помещении местного театра. Там Тухачевский выступил с краткой речью. В перерыве маршала пригласили в обком партии.
В кабинете первого секретаря Тухачевский был арестован. Войдя туда по приглашению, он вышел под конвоем.
Трое суток спустя командующий Белорусским военным округом командарм 1-го ранга П. Уборевич получил из генштаба предписание срочно прибыть в Москву. В тот же день Иероним Уборевич прибыл по вызову. На Белорусском вокзале столицы его уже ждали представители Генштаба. Встреча ничем не отличалась от предыдущих: те же уставные армейские приветствия, крепкие рукопожатия, сообщение о том, что в Генштабе его ждут для решения неотложных — оперативных вопросов.
И только в машине командарм узнал, что арестован и что везут его не в Генштаб, а во Внутреннюю тюрьму НКВД на Лубянке.
Еще сутки спустя в кабинете командующего Киевским военным округом командарма И. Э. Якира раздался телефонный звонок правительственной связи. На проводе был маршал Ворошилов. После обычных вопросов об оперативной обстановке в округе нарком обороны сообщил, что на 1 июня назначено заседание Военного совета, и приказал прибыть. Якир ответил, что сегодня же вылетает самолетом. Но Ворошилов в категорической форме потребовал ехать железнодорожным транспортом. Такого не бывало никогда. Личный самолет командующего округом для того и существовал, чтобы обеспечить максимально быструю связь, и прежде всего с Москвой. Требование наркома никак не укладывалось в сложившийся порядок общения. Это был явный знак опасности. Но у Якира не было выбора. В тот же день он вместе с адъютантом выехал в Москву.
Ночью поезд остановился в Брянске. В вагон поднялись четверо в штатском, быстро прошли в купе и предложили командарму следовать за ними. Якир потребовал предъявить ордер на арест, что и было сделано. Тогда командарм попросил адъютанта сообщить семье о случившемся и твердой походкой направился к выходу. В Москву Иону Якира повезли на автомобиле. Выяснять причины ареста у молчаливой охраны было бесполезно. Поэтому молчал и командарм, обдумывая ситуацию. На предельной скорости машина быстро доставила арестованного на Лубянку. Здесь с него тут же сорвали ордена и знаки отличия. Якир потребовал встречи с Ворошиловым. Ему отказали. Со Сталиным — тем более. Написал письмо в Политбюро. Никакого ответа.
Тогда арестованный написал личное послание генсеку:
«…Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и ее руководителей… Я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к вам, к партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма». На письме Сталин оставил пометку: «Подлец и проститутка».
Под этим подписались Ворошилов, Молотов, Каганович.
Судьба Якира была решена.
И хотя арестованный, конечно же, не видел этой зловещей пометки на своем послании, он все понял.
И быть может, поэтому следующее его письмо было уже не о себе. С ним было покончено. Но оставались близкие.
«К. Е. Ворошилову. В память многолетней в прошлом честной работы моей в Красной Армии я прошу Вас поручить посмотреть за моей семьей и помочь ей, беспомощной и ни в чем не повинной. С такой же просьбой я обратился и к Н. И. Ежову. Якир, 9 июня 1937 г.». На этом письме пометка: «Сомневаюсь в честности бесчестного человека вообще. К. Ворошилов. 10 июня 1937 года».
203 
