очень нудно 
222 
„По приказу Корпуса добровольцев свободы мне поручено свершить народное правосудие“.
Мне кажется, Муссолини даже не понял смысла этих слов: с вытаращенными глазами, полными ужаса, он смотрел на направленный на него автомат. Петаччи обняла его за плечи. А я сказал: „Отойди, если не хочешь умереть тоже“. Женщина тут же поняла смысл этого „тоже“ и отодвинулась от осужденного. Что касается его, то он не произнес ни слова: не вспомнил ни имени сына, ни матери, ни жены. Из его груди не вырвалось ни крика, ничего. Он дрожал, посинев от ужаса, и, заикаясь, бормотал своими жирными губами: „Но, но я… синьор полковник… я… синьор полковник“.
Даже к женщине, которая металась рядом с ним, бросая на него взгляды, полные крайнего отчаяния, он не обратил ни слова. Нет, он самым гнусным образом просил за свое, грузное, дрожащее тело.
Лишь о нем он думал, об этом теле, которое поддерживала стена. Я уже говорил раньше, что проверил свой автомат в доме Де Мария. И на тебе — курок нажат, а выстрелов нет.
Автомат заклинило. Я подергал затвор, вновь нажал курок, но с тем же результатом. Гвидо поднял пистолет, прицелился, но — вот он рок! — выстрела не последовало. Казалось, что Муссолини этого не заметил. Он больше ничего не замечал.
Я вновь взял в руки автомат, держа его за ствол, чтобы использовать как дубинку, поскольку, несмотря ни на что, все еще ожидал хоть какой-нибудь реакции с его стороны. Ведь всякий нормальный человек попытался бы защищаться, однако Муссолини был уже невменяем. Он продолжал заикаться и дрожать, по-прежнему неподвижный, с полуоткрытым ртом и безвольно опущенными руками. Я громко позвал комиссара 52-й бригады, который тут же подбежал ко мне со своим автоматом в руках.
Тем временем прошло уже несколько минут, которые любой осужденный на смерть использовал бы для попытки, пусть даже отчаянной, к бегству, попытался бы по крайней мере оказать сопротивление. Тот же, кто считал себя „львом“, превратился в кучу дрожащего тряпья, не способного ни к малейшему движению. В тот короткий отрезок времени, который понадобился Пьетро, чтобы принести мне автомат, мне показалось, что я нахожусь с Муссолини один на один. Был Гвидо, внимательно следивший за происходящим. Была Петаччи, которая стояла рядом с „ним“, почти касаясь его локтем, но которую, однако, я не принимал в расчет.
Нас было только двое, я и он.
В воздухе, наполненном влагой, стояла напряженная тишина, в которой отчетливо слышалось учащенное дыхание осужденного. За воротами, среди зелени сада, виднелся край белого дома. А далеко в глубине — горы.
Если бы Муссолини был в состоянии смотреть и видеть, в поле зрения попала бы полоска озера. Но он не смотрел, он дрожал. В нем не было больше ничего человеческого. В этом мужчине единственными человеческими чертами были спесивая чванливость и холодное презрение к слабым и побежденным, появлявшиеся лишь в минуты триумфа. Сейчас рядом с ним не было придворных главарей и маршалов. На его лице присутствовал лишь страх, животный страх перед неизбежностью. Осечка автомата, конечно, не дала Муссолини даже проблеска надежды, он уже понимал, что должен умереть. И он погрузился в это ощущение, как в море бесчувствия, защищавшее его от боли. Он не замечал даже присутствия той, которая была его женщиной.
Я же не ощущал больше никакой ненависти, понимая лишь, что должен свершить справедливость за тысячи и тысячи мертвых, за миллионы голодных, которых предали. Став снова напротив него с автоматом в руках, я выпустил в это дрожащее тело пять выстрелов. Военный преступник Муссолини, опустив голову на грудь, медленно сполз вдоль стены. Петаччи, оглушенная, потеряв рассудок, странно дернулась в его сторону и упала ничком на землю, тоже убитая.
Было 16 часов 10 минут 28 апреля 1945 года».
Нам кажется, что поспешность, с какой состоялся скорый суд бравых партизан, скорее говорит о том, что многие из них прятали концы в воду или по меньшей мере выполняли приказы тех, кто прятал эти концы. А уж за убийство Клары (сверх плана) явно рассчитывали на поощрение. Наверное, и союзники были раздосадованы уж кто-кто, а идеолог фашизма и первофашист заслуживал того, чтобы быть представленным на «суде Истории» (как порой называли Нюрнбергский процесс) Или им тоже было что скрывать?
ГЕНЕРАЛ ВЛАСОВ
Когда я скатился окончательно в болото контрреволюции, я уже вынужден был продолжать свою антисоветскую деятельность.
222 
