75 
– Порешу на месте! В медикаментах закопаю! Касторку банками жрать заставлю, пиявками закормлю, корпии из-под мышек понавыщипываю, до старости с пластырями перцовыми в сортир ходить будешь! А ну, любить на моих глазах Россию-мать и Александра Первого!
Аптекарь побледнел, как склянка магнезии, и рухнул на колени, целуя землю на том, что к двенадцатому числу, то есть ко дню рождения русского императора, окна дома своего украсит картиной совершенно противного содержания. Вроде как бы двуглавый орёл российский неспешно ощипывает перья не только с французского и польского, но и вообще со всех геральдических орлов, вместе взятых. А если «пан партизан» пожелает, то в ощип пойдут и львы, и грифоны, и единороги, и даже китайские драконы почешуйно! Последнее я милостиво отменил, сохраняя меж тем брови суровыми и неприступными…
К вечеру, утомясь неистовствами своими, дал приказ смотреть в оба, а сам ушёл на квартиру, горя желанием отоспаться и, может быть, получить во сне очередное благословение прапрапрапрадедушки. Однако же в пустующий дом, коий определил я притоном своим, не замедлили появиться «отцы города». Да не одни, чтоб их…
* * *
Как сейчас помню, это были старый граф Валицкий, в военные предприятия не ввязывавшийся исключительно от трусости и скупости, и венгерский выходец господин Рот. Первого Храповицкий вытолкал взашей вследствие какого-то меж ними спора насчёт того, кто съел фураж и провиант. А второй, получа позволение, вползал в комнаты, отмеченный голубой польской лентой, в башмаках и со шляпой под мышкой. Наглец выпрашивал у меня помилование от разорения, ввиду того что я ношу бороду и командую казачками!
В горьком смехе наслаждался я его боязнию, но в конце концов дал письменное заверение, что мы – партизаны, а не грабители. Старец печально вздыхал, безуспешно пытаясь на пальцах уяснить разницу, и был выведен хихикающими в усы донцами. Я же, наскуча пустыми разговорами, направил стопы свои в горницу, где и намеревался предаться долгому, бесстыдному сну…
В помещеньице царил полумрак, чуть потрескивал польский камин, а на широкой кровати под медвежьими шкурами меня ожидал преприятнейший сюрприз! Свернувшись калачиком, в одной нижней рубашке, на меня испуганно вытаращилась испуганная полька… Из глубины её огромных синих глаз я ещё как-то выплыл, а вот в разрезе декольте утонул бесповоротно!
– Кто вы и зачем находитесь в моей постели? – дрожащим голосом вопросил я, в глубине души страшно боясь, что она просто ошиблась дверью.
– То я пришла до пана полковника…
– Мм… ну, положим, ещё подполковника, – закручивая ус, поправил я, внутренне сетуя на то, что именно сегодня пренебрёг баней.
– Пше прошу, я не бардзо добже розумию мову Руссии… Мой отец, пан Валицкий, повелел быть здесь, бо вы не гневачь на Гродно…
– Что?! – обомлел я.
– То прэзэнт для пана.
Она спрыгнула с кровати, бледная, как простынь, и совершеннейше обворожительная в тончайших кружевах. Но сердце моё замерло, ибо глаза прекрасной польки были прикрыты, а из-под ресниц катились крупные слёзы.
Так вот что удумали благородные отцы города! Вот она, хвалёная польская гордость! Из-за своего безудержного гонора и спеси готовы скорей поспешно бросить собственную дочь на ложе победителя, чем рисковать расстаться хоть с частью бесчинно нажитых богатств. Невинную девицу отдали на растерзание грозному партизану, словно бедную Марию Валевскую, против воли своей покорствующую похоти Наполеона…
– Вам нечего бояться, сударыня, слухи о разнузданности русских гусар сильно преувеличены. Вас никто не тронет…
– Я не сподоба вам? – испуганно вытаращилась она. – Но то неможливо… то скандаль!
– А уж для меня какая конфузия… Только нашим не говорите, засмеют, – тяжело вздохнул я, привычно расстилая бурку у камина. – Батюшке своему скажите, что-де «северный варвар» остался вами весьма доволен.
Счастливая девушка мгновенно вытерла кулачком слёзы и нырнула под медвежьи одеяла, укрывшись до подбородка. Её восхитительно синие глаза были полны самой изысканно глубокой благодарностью.
– Естем бардзо дзенькуэ, пан Давидовский…
– Можно просто милый Денис Васильевич, а позвольте полюбопытствовать ваше имя?
– Мартиша… – тихо ответила она и, вздрогнув, обратила взгляд к потолку. – Вы чуете, шумливо зверху? То ваши врази…
– Нас подслушивают?
– Та, пан, то так…
– И что же эти извращенцы хотят услышать? – усмехнулся я. – Ладно, не отвечайте, сам догадаюсь. Бедряга!
75 
