очень нудно 
64 
Уф… Вот кто бы мне с утра сказал, что к вечеру я буду так рад обнять этого сухонького страшненького грузина с кривым носом и жутким акцентом? И ведь собственное предчувствие ни на миг даже не ёкнуло! Хорош характерник, а? Сам себя спасти не могу…
– Как я рад тебя видеть, дарагой!
Маленький священник в старой православной рясе, сунув за пояс два разряженных пистолета, распахнул мне объятия. И я тоже благодарно обнял его. Да! Так я и сделал! И плевать, что он нечисть, он спас мне жизнь!
– Слушай, иду сэбе тихо, никого нэ абижаю, никого нэ трогаю, «Сулико» пою, красивая пэсня, да! Дэвушка навстречу – нэ сматрю даже, стесняюсь… Мужик старый, бэззащитный – улыбаюсь ему, пусть сто пятьдесят лэт живёт, ай! Дэти были – святое, из кармана все четыре орэшка отдал, им радость, мне нэ жалко! Такой дэнь, такая пагода, такие люди, а тут эти шакалы тебя рэжут?! Совесть есть, а?
– Да пёс с ними, вы-то какими судьбами в наших краях?
– А-а, гуляю! – подозрительно легко отмахнулся грузин.
– Отец Григорий, не верю я вам, чего темним-то? – Мне не понравился печальный блеск в его чёрных глазах и какие-то очень уж впалые щёки. – Да вы… голодный!
– Ай, думай, что гаваришь?! Кто галодный, я?! Да, я. Трэтий дэнь нэ ел. Савсэм никто в храм нэ заходит, а нэт паствы – нэчего кушать. Орэшки были, отдал, дэти, святое…
– Идёмте со мной!
– Куда, в сэло? – Он вежливо отстранился. – Кто меня туда пустит? Зубы сматри, когти сматри, да! Рога под ермолкой вот, тупые, но видно, всэ паймут, нэльзя! Я на кладбище пайду, может, там чего нарою…
– Ну уж нет. – Мне пришлось во второй раз силой развернуть привередливого грузина в нашу сторону. – Я у вас в гостях был, вы меня как принимали? Как дорогого гостя! Вот и я вам не позволю ради лишней косточки в свежих могилах руками копаться. Чего вы в гробу не видали? Да и не хоронили в последние две недели никого, точно! В село пойдём, там что-нибудь придумаем.
Мы быстренько сволокли поглубже в камыши трупы двух чумчар, всё равно их раки съедят, и бодро направились в сторону Калача. Уже у околицы я догадался сбавить ход, если вот так махнём не глядя, то ни мне, ни ему не жить. Отец Григорий – нечисть, его собаки порвут, они такое чуют, а по мою душу половина местных крестьян искушениями страдает – спят и видят, что я им всякого напредсказываю, да ещё и одарю от щедрот колдовских. Пойду открыто – сомнут страждущие, что мужики, что бабы, хоть по-пластунски ползи…
– Вот что, батюшка, ждите-ка меня здесь. – Я усадил голодающего иноверца под ракитовый куст и успокоил: – Мне одному обернуться сподручней будет, пара минут, и я прибегу с пирогами, водкой и курицей!
– Цыплёнка табака дэлать будем, – просиял отец Григорий. – И чахохбили тоже, пальчики оближешь, э! Кинзу и рэган возьми, аджику тоже! И хачапури, хотя бы одну, маленькую, аджарскую, да…
Я козырнул и, не дожидаясь, пока бедолага захлебнётся слюной, пошёл обходными путями вдоль огородов, прыгая через капустные грядки, лихорадочно размышляя, чем накормить нежданного гостя. Обычную человеческую еду он, разумеется, ест, но до ужина кашевары от котлов нашего брата половниками по шеям отгоняют. Купить съестного у деревенских? Так не на что. Дядю просить – не даст, он в дисциплине строг, ешь, когда все есть будут, а зазря не балуй! Разве что к Прохору обратиться…
– Очень надеюсь, что он уже закончил свой воспитательно-поэтический вечер и не даст мне ударить лицом в грязь, – бормотал я, перепрыгивая через плетни и прячась за заборами. – Хотя если вспомнить, на какой дружеской ноге они расстались с тем же отцом Григорием, от всего сердца обещая прирезать друг дружку, то…
Ну, в общем, как ни верти, а лучшего выхода из положения, чем обратиться к верному денщику, в голову так и не пришло. К тому же мне почти невероятно повезло, я ни на кого не нарвался по пути, а старый казак, напевая, сидел на чурбачке и ковырялся шилом в сбруе. Господина Чудасова рядом не было, свежей могилки тоже, значит, отпустил душу на покаяние. Меня он узнал сразу, по шагам, хотя я перелез через забор и подкрадывался со спины.
– Где тя черти за шиворот носили, хлопчик? Ох, не бережёшь ты родного дядьку, треплешь ему нервы почём зря и меня не слушаешься. Ить голодный небось?
– Поголоднее меня имеются, – тихо ответил я.
Прохор вопросительно выгнул кустистую бровь…
– Там этот, отец Григорий, из Оборотного города.
– Кто-о?!
– Ну тот хач, с которым вы из-за Мони и Шлёмы цапнулись, так вот он сейчас…
64 
