Последние отзывы

  96  

Они молча ели. Он раздумывал о том, можно ли еще как-то поправить настроение этого вечера. Дженис, как он заметил, опять с удовольствием налегала на вино, смакуя его губами и языком; после горячего он заказал на десерт третью бутылку, и она улыбнулась ему – молча и заговорщически.

– Ну, что? – Глаза ее блестели, а голос вновь стал нежным, ласковым.

– Не могу решить. Разрываюсь пополам: с одной стороны, хочется увезти тебя домой на ночь, а с другой – страшно – как бы чего не вышло.

– У меня такое же чувство.

Они посмотрели друг другу в глаза.

– У тебя кто-то есть? – решился Питер.

– Ревнуешь? – Дженис взяла в рот кусочек шоколадного торта.

– Конечно, – спокойно согласился он.

– Слишком мало времени прошло. Ты меня в этом смысле знаешь.

Он пробурчал что-то утвердительное, удивляясь легкости, с какой они лгали друг другу, но не огорчались этой легкости.

– А у тебя? Тебе ведь невтерпеж становится очень быстро.

– Так уж и невтерпеж.

– Конечно! – поддразнила она и, высунув кончик языка, облизнула нижнюю губу.

Питера качнуло вперед. Казалось, голова плохо держится на шее. Он увидел, что и Дженис абсолютно пьяная.

– Я схожу с ума от любви к тебе, и ты это знаешь.

– Ну а до какой степени сходишь с ума?

– Моя любовь к тебе измеряется громадными пятидесятипятилитровыми бочками.

Она засмеялась с притворным неодобрением.

– Нет, серьезно. Я храню ее на складе возле реки. У меня там есть знакомый грузчик, он и ворочает эти бочки сутки напролет, а склад буквально забит ими до самого потолка. Ряды и ряды этих бочек.

– А как зовут грузчика? Скажи, уж если на то пошло.

– Джо Купидон. У него голубые глаза, а на груди вытатуированы розы, целый розовый куст. – Это была внешность реального человека, насильника, которого они судили несколько лет назад, но Дженис этого не знала. – Он настоящий качок и очень подходит для такой работы.

– Хватит. Уже не смешно. Ты издеваешься надо мной.

– Хватит, значит, хватит, – быстро согласился он, желая сгладить неловкость.

Они помолчали.

– Можешь не отвечать мне сейчас, – начал он, – но подумай над тем, что я сейчас скажу. – Выпитое вино воодушевляло и вселяло надежду. – Предлагаю тебе следующее: ты возвращаешься, я бросаю работу…

– Это в середине важного процесса?

– Да, и не сомневайся в этом. Мы отправляемся куда-нибудь, в любое место, куда ни пожелаем. Я нахожу себе какую-нибудь спокойную работу, работу от сих до сих, с твердым рабочим графиком, и мы обзаводимся детьми. У нас есть еще на это лет пять, Дженис. Из тебя выйдет великолепная мать, я всегда тебе это говорил. Нам надо столько всего переменить, и я так хотел бы попробовать еще раз. Я что хочу сказать, Дженис, ей-богу, мы ведь уже столько лет вместе, в тебе вся моя жизнь, ведь ты понимаешь, да? Мы же выросли вместе, потому что, когда все это началось, мы же были детьми. Скажу тебе со всей откровенностью: я не могу все это вычеркнуть, выбросить. Никто не способен выбросить все и со всем расстаться, любой психиатр тебе это скажет. Я немножко сошел с катушек без тебя, Дженис. Я такое делаю…

– А что ты делаешь? – с тревогой спросила она. Он вспомнил неподвижное голое тело Джонетты Генри. Почему он его вспомнил, лучше не вникать.

– И что мы будем делать? – спросила Дженис.

– Позволь мне сказать все, что я собирался сказать. – По ее тону Питер понимал, что это возможно. – Я хочу, чтобы ты подумала о возвращении. Все будет как я и сказал. Я найду другую работу, мы уедем из города или останемся – как ты захочешь. Ты сможешь завести детей, целый выводок. Черт возьми, разве мы не можем себе этого позволить? Да можем, сколько угодно! Разве не надоело тебе возиться с чужими проблемами? Мне – так точно надоело! И, надеюсь, не такой я человек, чтобы складывать лапки, а потом бежать разводиться при первом же осложнении!

– Я всегда представляла тебя с маленькой темноволосой дочкой на руках, – счастливым голосом заговорила Дженис, прервав его. – Я столько раз представляла себе подобные картины!

– Вот и продолжай представлять, – ласково заметил он. – Картины хорошие, почему бы и не попредставлять.

– Ты дал официанту чаевые? – спросила она.

– Тридцать процентов.

– Ну, Питер! – весело упрекнула его Дженис.

– Хороший был вечер. Я благодарен официанту.

Она протянула ему ключи от машины:

– Поведешь ты.

В ее «субару», лицензия на которую была скопирована с компьютерных данных каких-то организаций, относящихся к ведению Винни, он включил печку и, порывшись в дисках, извлек старую запись Джеймса Тейлора и поставил ее. Нежный голос Бэби Джеймса мурлыкал про любовь, страдания и верность. Он ехал медленно, понимая, что сильно пьян: ведь стараниями Дженис они с ней прикончили и третью бутылку. Можно было легко заработать «прокол», а газеты уж конечно не упустили бы такого случая – видный городской чиновник задержан пьяным за рулем, – подобными скандалами с официальными лицами пресса не пренебрегает. Он зорко следил за светофорами на Маркет-стрит. Возле вентиляционных решеток маячили массивные фигуры, темные силуэты четко выделялись на фоне ярко подсвеченных входов в государственные учреждения. Не страшно, плевать, пусть убираются в преисподнюю или в свои пропахшие мочой крысиные норы в подземке, что, собственно, одно и то же. Сегодня он добрый и мягкий. И Дженис держит его за свободную руку.

  96