очень нудно 
40 
Двое надзирателей отводят меня на второй этаж тюрьмы Мэдисон-Стрит, в отсек максимальной безопасности. Лифт открывается в зоне центрального управления. Меня снова обыскивают с полным раздеванием, затем выдают зубную щетку размером с мизинец, тюбик пасты, туалетную бумагу, карандаши, ластики, гребешок и мыло. Также я получаю полотенце, одеяло, матрас и простыню.
Отсек состоит из четырех клеток, по пятнадцать камер в каждой. По центру высится будка наблюдательного пункта, сообщение с которой поддерживается через интерком. В каждой клетке за столами сидят несколько мужчин. Они играют в карты, или едят, или смотрят телевизор.
После того как мои бумаги переданы, офицер открывает дверь.
— Будешь сидеть в камере посредине, — говорит он.
Я мигом ощущаю на себе всеобщее внимание.
— Свежее мясцо, — говорит мужчина с вытатуированной на шее колючей проволокой.
— Скорее, рыбка, — говорит другой, закусывая нижнюю губу.
Я, притворившись глухим, прохожу мимо, и, войдя в камеру, складываю свои принадлежности на верхней койке. Если постараться, я могу развести руки и коснуться обеих стен одновременно. Я ложусь на матрас, тонкий, как вафля, и весь усеянный пятнами. Оставшись один, я чувствую, как весь страх, копившийся во мне во время ритуала приема, вся паника, которую я настойчиво гнал прочь и покрывал абсолютным молчанием, весь этот ужас давит мне на грудь с такой силой, что я задыхаюсь. В груди как будто грохочет гром. Я, шестидесятилетний мужчина, в тюрьме. Я самая легкая мишень.
Когда я забирал тебя, я понимал, что такой исход вполне возможен. Но риск измеряется совсем иначе, когда ты побеждаешь систему, чем когда она берет верх над тобой.
В камеру кто-то входит. Это высокий мускулистый мужчина с татуировкой в виде дьявольских рожек на голове. В руках он держит Библию.
— Ты кто такой, мать твою? — спрашивает он. — Стоит отойти в церковь — и уже подсунули не пойми кого в мою камеру. Ну и х..! — Он засовывает Библию под матрас на нижней койке, после чего выходит на площадку и зычно зовет дежурного надзирателя. — Эй, откуда здесь этот старикан?!
— Некуда было его приткнуть, Стикс. Смирись.
Мужчина с силой ударяет кулаком по стальной двери.
— Пошел вон! — приказывает он.
Я набираю в легкие побольше воздуха.
— Не пойду.
Стикс — настоящее ли это имя? — подходит ко мне вплотную.
— Крутой выискался?
Крутой, насколько я помню, это тот, кто прячет в рукаве футболки сигареты и пытается подражать Джеймсу Дину.
— Как скажешь, — говорю я. — Крутой так крутой. Будь по-твоему. И ты крутой. Все мы крутые.
Когда он, окинув меня напоследок недоверчивым взглядом, отворачивается и уходит, меня охватывает сладкая надежда. Неужели все так просто? И если я откажусь играть в их игры, то меня оставят в покое?
Хопкинс.
Моя фамилия просачивается в камеру по селекторной связи, и я подхожу к решетке взглянуть на офицера, который обращается ко мне из наблюдательного пункта по микрофону.
К тебе пришли.
Я ожидал увидеть Эрика, но вижу тебя.
Не знаю, как ты так быстро добралась до Аризоны. Не знаю, куда ты пристроила Софи на это время. Не знаю, как ты пробилась ко мне сквозь металлические стены, замки и сплошную ложь.
Ты следишь за каждым моим шагом, и поначалу мне становится неловко — оттого, что ты видишь меня в таком состоянии, в полосатом костюме заключенного, обнажившем все мои прегрешения. Поначалу мне стыдно смотреть тебе в глаза, но когда наши взгляды все же пересекаются, мне становится еще более стыдно. Ты, наверное, сама этого не знаешь, но глаза твои по-прежнему светятся надеждой. После всего, что случилось, ты все равно готова выслушать мои объяснения относительно того, почему твоя жизнь перевернулась с ног на голову. Я сам виноват, что ты настолько мне доверяешь; я не заслуживал твоего доверия, но требовал его по умолчанию.
Как объяснить, что я вынужден был лишить тебя привычной жизни ради жизни, которая принесла бы тебе счастье?
Когда ты была еще маленькой девочкой, а я считал каждую отпущенную нам минуту, я готов был подарить тебе целый мир. И я сажал тебя в свою машину и вез по пустыне, опустив стекла в окнах. Когда мы уезжали достаточно далеко, я поворачивался к тебе и спрашивал: «Куда бы ты отправилась, если бы могла попасть куда угодно?» И ты отвечала так, как и положено отвечать маленьким девочкам: «На луну. В Страну сладостей. На Лондонский мост». Я жал на педаль и кивал, словно действительно мог тебя туда отвезти. Думаю, мы оба понимали, что никогда там не окажемся, но это было неважно: главное, что мы отправлялись на поиски этих мест. Тогда для детей еще не устанавливали специальные сиденья, тогда закон еще не обязывал пристегиваться ремнями, и ты доверяла свою безопасность мне. Пользуясь твоим доверием, я должен был отвезти тебя в прекрасные края.
40 
