5 
Когда у меня в начальной школе случались родительские чаепития, я просто не говорила о них отцу. Вместо этого я притворялась больной и сидела весь день дома, чтобы не видеть, как в класс по очереди входят мамы моих одноклассников. Я-то знала, что моя в эту дверь никогда не войдет.
Софи лежит на кровати.
— Детка моя, — говорю я. — Мне очень жаль…
Она отрывается от подушки.
— А когда ты с ними, — говорит она, по живому кромсая мне сердце, — ты думаешь обо мне?
В ответ я поднимаю ее и сажаю к себе на колени.
— Я думаю о тебе даже во сне, — говорю я.
Сейчас, когда ее крохотное тельце прижимается ко мне, сложно поверить, что, узнав о беременности, я подумывала об аборте. Я не была замужем, а у Эрика и без того хватало проблем. И все же я не смогла. Я хотела быть одной из тех матерей, которых невозможно разлучить с ребенком без грандиозного скандала. Мне кажется, моя мать была именно такой.
Жизнь с Софи — когда с Эриком, когда без него, по-разному — оказалась гораздо сложнее, чем я ожидала. Все свои правильные решения я списываю на пример отца, во всех неправильных виню лишь судьбу.
Дверь в спальню отворяется, входит Эрик. На долю секунды, прежде чем память возымеет силу, у меня от восторга перехватывает дыхание. Софи достались мои темные волосы и веснушки, но, слава богу, ничего другого. Она стройная, как Эрик, у нее его высокие скулы, его непринужденная улыбка и беспокойные глаза — такую горячечную голубизну увидишь только в ледниках.
— Прости, что опоздал.
Он буднично чмокает меня в макушку, а я с силой втягиваю воздух, пытаясь различить предательский запах алкоголя. Он берет Софи на руки.
Я не чувствую ни кислинки виски, ни пивных дрожжей, однако это еще ничего не значит: Эрик умеет маскировать красные флажки, он узнал тысячу способов еще в старших классах школы.
— Где ты был? — спрашиваю я.
— Встречался с одним амазонским дружком. — Он достает из заднего кармана плюшевую лягушку.
Софи с визгом выхватывает подарок и обнимает Эрика так крепко, что я опасаюсь за его кровообращение.
— Она нас облапошила, — качаю я головой. — Настоящая мошенница.
— Ну, она просто сыграла на два поля. — Он опускает Софи на пол, и та немедленно бежит на кухню хвастаться перед дедом.
Я заключаю его в объятия и просовываю большие пальцы в задние карманы его джинсов. Я слушаю, как прямо у меня под ухом бьется его сердце. «Прости, что усомнилась в тебе».
— А для меня лягушки нет?
— Ты свою уже получила. Потом ты ее поцеловала — и это оказался я. Помнишь? — Чтобы проиллюстрировать свой рассказ, он прокладывает губами тропинку от маленького уплотнения у меня на шее (это шрам: несчастный случай на санках, мне было два года) прямиком к губам. Я чувствую вкус кофе, вкус надежды — и, слава богу, больше ничего.
Мы стоим так несколько минут, даже когда поцелуй окончен. Мы просто стоим в спальне нашей дочери, прижавшись друг к другу, в тишине, одни в целом мире. Я всегда его любила. Даже с бородавками.
В детстве мы с Эриком и Фицем придумали свой язык. Я уже почти ничего не помню, кроме трех слов: «вальянго», что значило «пират», «палапала», что значило «дождь», и «рускифер», у которого в английском эквивалента не было. «Рускифером» называлось бугристое дно плетеной корзины, соединение прутьев, служившее также обозначением нашей дружбы. Тогда детские игры еще не вписывали в графики и не оснащали подобиями брачных контрактов, как сейчас. Чаще всего поутру один из нас просто заскакивал к другому и мы вместе шли за третьим.
Зимой мы строили снежные бастионы со сложной системой ходов и туннелей; внутри обычно помещались три трона, на которых мы восседали, посасывая сосульки, пока пальцы на ногах и руках не немели окончательно. Весной мы ели жженый сахар, достававшийся нам от отца Фица, когда тот готовил кленовый сироп, и дрались на вилках за самый вкусный кусочек. Осенью мы перелазили через забор в гигантский сад и воровали там яблоки, чья кожица была теплой, как человеческая кожа. Летом мы при тусклом свете пойманных светлячков сочиняли тайные пророчества на будущее, а после прятали их в дупле старого клена — это было как бы послание нам же самим, но уже взрослым.
Каждый исполнял свою роль: Фиц был мечтателем, я — стратегом и тактиком, а Эрик — нашим прикрытием, поскольку мог обаять любого, независимо от возраста. Эрик всегда знал, что сказать, когда ты случайно ронял в столовой поднос с обедом или когда учитель вызывал тебя к доске, а ты, задумавшись, составлял список подарков к Рождеству. Сквозь него, словно сквозь витражное стекло, просвечивало солнце, и все лица поворачивались к этим золотистым лучам.
5 
