— Отлично. Вопрос лишь в том, был ли это взлом с проникновением. Или сетку порезали, чтобы пустить нас по ложному следу?
Бэзил, второй детектив, качает головой.
— Внутри никаких следов взлома.
— Да, но это ничего не значит. Я только что разговаривал со свидетелем, который утверждал обратное. Он сам… убрал в доме.
Марси смотрит на Бэзила.
— В таком случае он не свидетель, а подозреваемый.
— Нет. Он аутист. Долгая история. — Я смотрю на сетку. — Каким ножом резали?
— По всей видимости, кухонным. Мы обнаружили их несколько, отвезем в лабораторию, посмотрим, есть ли на каком-нибудь лезвии следы постороннего металла.
— Внутри дома остались отпечатки?
— Да. В ванной и на компьютере, плюс несколько неполных в кухне.
Но в таком случае отпечатки Марка Макгуайра ничего не доказывают — он сам признался, что жил у Джесс.
— Обнаружен также неполный след от обуви, — говорит Бэзил. — Нет худа без добра: на таком холоде не остается отпечатков, зато на снегу остаются отличные следы.
Внизу, под выступом водосточного желоба, я вижу красный след от воска, который он разбрызгал, чтобы снять отпечаток. Ему повезло найти сохранившийся след — со вторника все замело свежим снегом. Это след каблука, в центре — отпечаток звезды в окружении похожих на отметины на компасе черточек. Как только Бэзил сфотографирует, мы сможем внести снимок в базу данных, чтобы узнать, что это за обувь.
Слышится шум едущей по улице машины, хлопает дверца. Скрип снега, приближающиеся шаги.
— Если журналисты, — говорю я Марси, — открывай огонь без предупреждения.
Но это не журналисты. Это Марк Макгуайр. Похоже, он с нашей последней встречи глаз не сомкнул.
— Пришло время, черт возьми, полиция зашевелилась и начала искать мою девушку! — кричит он, и даже за несколько метров от него несет спиртным.
— Мистер Макгуайр, — говорю я, медленно приближаясь к нему. — Вы случайно не знаете, противомоскитная сетка была порезана?
Я пристально смотрю на него, ожидая реакции. Но правда в том, что у меня нет веских улик против Марка Макгуайра, нет повода для его ареста, пока не обнаружено тело.
Он косится на окно, но солнце бьет ему в глаза, вдобавок на земле ярко искрится снег. Когда он подходит ближе, Бэзил заходит ему за спину и распыляет воск на отпечаток следа от его ботинок.
Даже издали я могу различить звезду и «деления на компасе».
— Мистер Макгуайр, — заявляю я, — мы вынуждены изъять вашу обувь.
ДЖЕЙКОБ
Впервые я увидел мертвеца на дедушкиных похоронах.
После отпевания, когда священник вслух зачитал отрывки из Библии, хотя мой дед обычно не ходил в церковь и не считал себя набожным человеком. Чужие люди вставали и говорили о моем дедушке, называли Джозефом и рассказывали истории о тех сторонах его жизни, которые мне были в новинку: о его участии в войне в Корее, о его детстве в нищем Нижнем Ист-сайде, о том, как он в старших классах ухаживал за бабушкой на школьном балу и целовался с ней в укромном уголке. Все эти слова засели во мне, как шершни, я не мог избавиться от них, пока не увидел дедушку, которого знал и помнил, а не того самозванца, о котором гудела толпа.
Нельзя сказать, что мама захлебывалась слезами, хотя именно так ее и можно описать: слезы стали для нее настолько естественными, что было странно видеть ее щеки гладкими и сухими.
Следует заметить, что я не всегда понимаю язык тела. Это обычное явление для человека с синдромом Аспергера. Бессмысленно ожидать, что я при взгляде на маму пойму, что она чувствует, по одной вымученной улыбке, по тому, как она сгорбилась и обхватила себя руками, как бессмысленно ожидать от глухого, что он услышит речь. Поэтому не стоит обвинять меня в черствости, в том, что моя просьба открыть дедушкин гроб только еще больше огорчила маму.
Я всего лишь хотел посмотреть, является ли лежащее в гробу тело моим дедушкой, или оно превратилось в человека, которого знали все говорившие, или же стало чем-то совершенно иным. Я скептически отношусь к свету, туннелям и жизни после смерти, и открыть гроб казалось мне самым логичным способом подтвердить свои теории.
Вот что я узнал: дедушка не ангел и не привидение. Смерть — физическое состояние распада, изменение во всех атомах углерода, составляющих временное пристанище тела, а теперь имеющих возможность вернуться на самый элементарный уровень.