очень нудно 
78 
Это снова началось… Я никогда не забуду эту унизительную поездку… На этот раз более продолжительную — не из Версаля, а из Варенна в Париж.
Возвращение в Париж продолжалось три дня. После приезда из Версаля я считала, что познала всю глубину унижений, ужаса, неудобства и страданий; теперь мне предстояло узнать, что бывает еще хуже.
Стояла невыносимая жара, но мы не могли умыться или переменить одежду, и вдоль всего пути стояли эти орущие, кричащие дикари. Я не могу назвать их людьми, поскольку всякое подобие человеческой доброты и достоинства, кажется, покинуло их. Они изрыгали оскорбления главным образом в мой адрес. Я была козлом отпущения, к этому я уже привыкла.
— Долой Антуанетту! — кричали они. — Антуанетту на виселицу!
Очень хорошо, подумала я, но быстрее, быстрее. Я с большой охотой пойду на это, только бы мои дети были свободны. Пусть бы они жили жизнью простого дворянства… Пусть я умру, если именно этого вы хотите.
Они выделили двух членов Национального собрания — Петиона и Барнава — для нашей охраны. Думаю, они были неплохими людьми, сейчас я в этом уверена. Есть разница между толпой и теми, кто верит, что революция делается во благо Франции, чье кредо — свобода, равенство, братство; они готовы обсуждать это за столом переговоров, и Людовик готов предоставить им то, чего они хотят. Люди вроде этих двух далеко отстоят от тех животных на улице, которые выкрикивают ругательства в наш адрес, требуют нашу голову и… другие части тела, жаждут крови и смеются от дьявольской радости при мысли, что она прольется. О, да, эти люди были другими. Они беседовали с нами, по их мнению, рассудительно. Они сказали нам, что мы простые люди. Мы не заслуживаем привилегий только потому, что родились в другом слое общества. Король слушал серьезно, склонный согласиться с ними. Они говорили о революции и о том, чего они хотят от жизни, и о неравенстве: неразумно предполагать, что народ согласится постоянно жить в нужде, в то время как определенная часть общества тратит на одежду такую сумму, которая могла бы прокормить какую-либо семью в течение года.
Дофину понравились эти два человека, а он им. Он прочитал слова на пуговицах их формы:
« Жить свободно или умереть «.
— Вы будете жить свободными или умрете? — спросил он их серьезно, и они заверили его, что будут жить.
Я чувствовала, что Елизавета и мадам де Турзель вот-вот готовы взорваться. И поняла, что только я могу удержать их. Я заняла позицию снисходительного безразличия. Это не нравилось толпе, но заставляло относиться ко мне с некоторым уважением. Мы были вынуждены поднять в карете шторы, чего от нас постоянно требовали, и Варнав с Петионом советовали сделать это, так как настроение толпы становилось все более неистовым. Люди подходили к окну и выкрикивали ругательства в мой адрес, а я смотрела прямо перед собой, как будто их не существовало.
— Продажная девка! — кричали они, но я делала вид, что не слышу. Они насмехались, но мое поведение все же оказывало влияние на них.
Для нас в карету принесли еду, народ закричал, что хочет видеть, как мы будем есть. Елизавета испугалась и предложила поднять занавески, но я отказалась это сделать.
— Мы должны сохранять чувство собственного достоинства, — сказала я ей.
— Мадам, они разнесут карету, — заявил Барнав.
Но я понимала, что стоит нам поднять шторы — и мы упадем в собственных глазах, и отказалась сделать это до тех пор, пока не пожелала выбросить кости съеденной курицы, и сделала это, швырнув их прямо в толпу, как будто окружающие не существовали для меня.
Из двух сопровождающих Петион был более одержимым, а Барнав, как я заметила, восхищается мною. Ему понравилось мое отношение к толпе, и я заметила, что у него меняются представления о нас. Он думал, что надменные аристократы отличаются от обычных людей, и был поражен, когда я обратилась к Елизавете и назвала ее» сестричкой» или когда она обращалась к королю, называя его «братом». Они были удивлены тем, как мы разговариваем с детьми, на них заметное впечатление произвела взаимная привязанность членов нашей семьи.
Они, должно быть, многие годы питались сведениями из абсурдных скандальных листков, распространяемых по столице. Они считали меня чудовищем, не способным на нежные чувства, — Мессалиной, Катериной Медичи.
Вначале Петион попытался дерзко говорить об Акселе. Ходило много слухов о наших взаимоотношениях.
— Мы знаем, что ваша семья выехала из Тюильри в обыкновенном фиакре и что им управлял человек шведской национальности, — сказал он.
78 
