84 
Из окна я видела их — грязные красные колпаки на головах, ножи и дубинки в руках. Это были санкюлоты, жаждущая крови толпа ворвалась уже во дворец. Моя первая мысль была о детях. Я побежала наверх, где они были с мадам де Турзель и принцессой де Ламбаль.
— Они захватили короля! — заявила принцесса.
— Я должна пойти к нему! — вскричала я. — Если ему угрожает опасность, то я должна быть там. — Я повернулась к мадам де Турзель. — Берегите детей…
Но вошел один из стражников и преградил дорогу. Он сказал:
— Мадам, они требуют вас. Если они увидят вас, то это сведет их с ума. Оставайтесь здесь. Оставайтесь с дофином и принцессой.
Сын уцепился за мой подол.
— Мамочка, оставайся с нами. Оставайся с нами! — закричал он.
И стражник приказал мне встать у стены с детьми, мадам де Турзель и принцессой де Ламбаль, а также с некоторыми другими служанками, прибежавшими к нам. Он выдвинул перед нами стол как своего рода барьер. Елизавета сказала:
— Они придут за вами. Я пойду. Они подумают, что я — это вы, и это даст вам возможность убежать вместе с детьми.
Я запротестовала, да и охрана не даст ей уйти.
— Ничего нельзя поделать, мадам, как оставаться только здесь. Толпа рассеялась по всему дворцу. Она окружила его. Нет никакой возможности выбраться. Если вы двинетесь отсюда, то подвергнетесь угрозе, а это не принесет никому ничего хорошего.
Она с неохотой вернулась назад и встала за столом. Как я поняла, национальные гвардейцы пришли нас защищать. Один из них надел красный колпак на мою голову, а другой натянул такой же на дофина, причем колпак был такой большой, что закрыл его лицо.
Мы слышали крики из комнаты, в которой задержали короля.
Меня охватил ужас при мысли о том, что происходит с моим мужем. Позже я узнала, что он еще раз завоевал их уважение. Трудно понять, каким образом такой нерешительный человек, над которым смеялись как над дураком, мог успокоить толпу, намеревавшуюся убить его.
У него было необычайное спокойствие, способность смотреть с безразличием смерти в лицо. Им не удавалось увидеть мой страх, но я проявляла его в своем презрении к ним. Людовик никогда не отказывался от заботы о них. Какими бы отвратительными они ни были, они были его детьми. Он обладал настоящей храбростью.
Стража кричала, что их обязанность — защищать короля всей своей жизнью, и они намерены выполнить свой долг.
Но что значили несколько стражников против толпы?
— Долой вето, — кричали они. Но стража напомнила им, что личность короля неприкосновенна. Так указано в конституции.
— Я не могу обсуждать с вами вопрос о вето, — хладнокровно заявил Людовик, — хотя я исполню то, чего требует конституция.
Один человек из толпы — с ножом в руке — пробрался вперед.
— Не бойтесь, сир, — сказал один из стражников. — Мы защитим вас своей жизнью. Король спокойно улыбнулся.
— Положите руку мне на сердце, — сказал он. — Тогда вы узнаете, боюсь ли я или нет.
Тот так и сделал и вскричал, что он поражен, как человек может быть так спокоен в подобных обстоятельствах.
Никто не сомневался, что пульс у короля был абсолютно нормальным, и они не могли не удивляться этому.
Приведенные в замешательство необычайным мужеством, они не знали, что им делать, потом один из них протянул на конце пики красный колпак, и Людовик совершенно спокойно взял его и надел себе на голову.
Толпа на мгновение притихла. Затем закричала:
— Да здравствует король!
Опасность для короля миновала. Но они никогда и не испытывали большой злобы к королю. Они выбежали из его комнаты и поспешили в палату Совета, где я стояла позади стола, прижимая к себе детей.
Группа солдат немедленно встала перед столом.
Они уставились на меня.
— Вот она! Вот эта австриячка.
Дофин хныкал, он задыхался в красном колпаке. Один из стражников заметил мой взгляд и снял колпак с головы ребенка. Женщины запротестовали, на это солдат закричал:
— Вы что, хотите, чтобы невинное дитя задохнулось?
И женщины, а большинство в этой толпе составляли именно они, застыдились и ничего не ответили. Тогда я почувствовала некоторое облегчение. Рядом был мой сын, цепляющийся за подол, прячущий в нем лицо, чтобы не видеть ужас всего этого.
Стало жарко и душно в переполненной комнате. «О, Боже, молилась я. — Пусть скорее настанет смерть».
Я желала ее — если бы мы все умерли вместе, то больше бы так не страдали.
Солдаты примкнули штыки, толпа настороженно следила за ними, но продолжала выкрикивать оскорбления в мой адрес. Я снова стала молиться: «О, Боже, закрой уши моим детям». Я могла надеяться только на то, что они не все понимают.
84 
