146 
В церкви шел торжественный молебен, а те, кому не нашлось там места, стояли на площади, молясь о победе.
Выйдя из церкви и, посмотрев на море, капитан и Пилар увидели еще один корабль, приближающийся к Плимуту. Они стояли, наблюдая за ним и спрашивая себя, не испанское ли это судно.
Но это был не испанец. Корабль плыл под флагом святого Георгия, направляясь прямо в залив.
В глазах у капитана сверкнули радость и гордость.
– Разрази меня гром! – воскликнул он. – Что я говорил тебе, девочка? Разве я не предупреждал, что он услышит новости и вернется домой? На Петрока можно положиться! Если Англия в опасности, он придет ей на выручку! Разрази меня гром, сегодня мне почти жаль донов. Разве у них есть хоть один шанс на победу, когда им навстречу движется сам Дрейк, а теперь еще и Петрок?
Капитан обнял Пилар и пожимал руки всем, кто подходил к нему.
– Разрази меня гром, взгляните-ка на этот корабль! Это мой мальчик Петрок вернулся сражаться за Англию!
Пилар стояла, прикрыв ладонью глаза и наблюдая за приближающимся кораблем.
Они вели его в Тайберн.[69] Люди на улицах усмехались и швыряли в него камнями и комьями грязи. Иезуит! Испанский шпион! В Англии лишь одно слово было синонимом слова «ненависть» – Испания.
Он бормотал себе под нос:
– Блаженны вы, когда будут поносить вас… за меня. Теперь уже осталось недолго. Наконец он окажется лицом к лицу со страхом, преследовавшим его всю жизнь. Худшее еще впереди, но это не протянется долго. Он молил ниспослать ему силу взглянуть в лицо страху.
Он сделал то, что считал необходимым. Он не мог отплыть вместе с Бласко, ибо, поступив так, взял бы с собой свой страх, тщетно пытаясь убежать от него, как пытался, когда в первый раз ехал с отцом Санчесом на север из Кадиса. Спасения не было, ибо страх являлся частью его самого. Он был рожден с ним – недаром говорится: «Если твой правый глаз соблазняет тебя, вырви его».
Он слышал крики людей, толпившихся у эшафота. Они пришли смотреть на истязания и мучительную смерть.
Но конец близок, и пути назад нет.
– Я сдаюсь вам, – сказал он темноглазому мужчине в доме на Сизинг-Лейн. – Больше я не в состоянии вам служить. Я пришел сказать вам то, что говорил раньше: возьмите мое тело и делайте с ним что хотите, но я не стану подвергать опасности мою душу.
Сэр Фрэнсис устремил на него печальный взгляд и промолвил:
– Вы храбрый человек, сеньор Каррамадино.
– Никогда не думал, что услышу эти слова, – сказал Доминго.
– Но это так. Вы явились к нам – к враждебному народу – попытаться навязать нам вашу веру. Я не могу приговорить человека к смерти из-за его религии. Не так давно люди вашей веры сжигали на кострах в Смитфилде тех, кто придерживается моей веры. Этого мы никогда не забудем. Подобное не может привести ни к чему, кроме зла, и я никогда не стал бы так по ступать с людьми именем моей веры или именем моей королевы. Но вы явились к нам шпионить, а шпионов мы сурово караем. Вам это известно, сеньор Каррамадино?
– Известно, – ответил Доминго. – Поэтому я и вернулся.
Он отправился в тюрьму, выслушал приговор и сей час ожидает смерти, но еще до конца дня обретет покой.
«Боль будет долгой и мучительной, но это единственный путь к покою, – думал он, – когда все кончится, мой грех спадет с меня, и я буду очищен».
Ему накинули петлю на шею.
– Смерть испанцу! – бесновалась толпа. – Смерть всем испанцам! Смерть шпионам!
– Боже, дай мне силы! – молился Доминго. Он видел, как мясник точит свой нож, и слышал крики толпы.
Его молитва была безмолвной.
– Они идут сюда со своей инквизицией! – крикнул кто-то. – Покажем им, что мы в состоянии накормить их ихним же лекарством!
Нож мясника вновь блеснул на солнце.
Но сэр Фрэнсис отдал особый приказ. Этот священник был смелым человеком. Он вернулся, чтобы взглянуть в лицо смерти, хотя мог спастись. Очевидно, все дело в какой-то странной извилине его ума, в чем-то связанном с его верой…
– Мысленно он будет страдать от многих смертей на эшафоте, – сказал сэр Фрэнсис. – Этого достаточно.
– Yn manus tuas Domine commendo…[70] – молился Доминго.
Когда его вынули из петли, он был мертв.
На берегу люди продолжали наблюдать.
Битва началась, Пилар и капитан напряженно ожидали ее исхода, но не сомневались в нем. Против них была Непобедимая армада – величайший флот в мире.
– Но что такое большие корабли? – говорил капитан. – Важны люди, которые на них плавают. У нас есть Дрейк. У нас есть Петрок, девочка. Разрази меня гром, скоро мы зажжем огонь на этих маяках.
Они ждали, пока битва бушевала вне их поля зрения, пока великая армада Филиппа переставала быть великой, пока брандеры поджигали неповоротливые испанские галеоны, пока мечты Филиппа не рассыпались в прах, а мощь его империи не была сломлена навсегда.
Церковные колокола громко звонили, и повсюду полыхали костры. Мужчины и женщины плясали и обнимали друг друга.
Корабли приплывали в гавань. Победители возвращались домой.
Один из них быстро шагал по берегу.
– Пойдем, малышка Пиллер, – сказал капитан. – Встретим его и скажем, что мы рады его возвращению. Мы поручим кухаркам приготовить такой обед, какого у нас еще не видывали. Разрази меня гром, мы покажем ему, что рады снова видеть его рядом с нами, живого и невредимого.
Пилар смотрела на Петрока, покрытого копотью сражения, думала о том, как он странствует по морям, смотрит в лицо смерти, превращает поражение в победу, и знала, что он ей подходит.
Она заметила усталые морщинки вокруг его голубых глаз, которые радостно блеснули, увидев ее.
– Мы гордимся тобой, – сказал капитан. – Я и моя малышка Пиллер.
Петрок схватил ее в объятия, поднял вверх и рассмеялся.
Это был смех победителя, который никогда не сомневался в своей победе.
146 
