очень нудно 
52 
— Ладно, скажу и об этом. Пусть глупость мадемуазель послужит для тебя уроком. Голову дам на отсечение, что по возвращению двора мадемуазель будет вежливо предложено покинуть Париж и удалиться для почетной ссылки в сельскую местность. Там у нее будет время остудить свою горячую голову, начать писать дневник, а заодно подумать, не лучше ли обратить внимание на предложения короля Англии, чтобы не упустить его, как она уже упустила французского короля. Король Франции! И женщина ее лет. Нет, не видать ей Людовика как своих ушей! Но как бы я хотела, маленькая моя Генриетта, чтобы ты пополнела. Какая же ты тощая! Бедное дитя! Ты недостаточно ешь. Я прикажу сечь тебя, если ты не будешь есть.
— Пожалуйста, мама, не делай этого. Я ем очень хорошо, но ни капельки не толстею, только расту.
— Людовик тоже высокий. Он такой красивый, что все видевшие его немеют при виде его красоты. Уже десять лет как король… и при этом всего лишь четырнадцатилетний. Говорят, что он бессмертен, потому что такой идеальный ребенок не может быть человеком.
— А он идеальный, мама?
— Ну, конечно! Прекраснее всех остальных мальчиков, выше, богаче, сильнее духом. Поговаривают, что он сын не своего отца, а Бога.
Глаза Генриетты блеснули; она сложила руки у груди и восторженно слушала.
Королева привлекла ребенка к себе и исступленно поцеловала.
— Нет! Тебе следует забыть, что тебе восемь. Ты должна вести себя как леди. Ни на день… ни на час ты не должна забывать, что являешься дочерью короля Англии… а только королевская дочь достойна того, чтобы сочетаться браком с Людовиком. А вот наша милая мадемуазель не вполне соответствует этим требованиям. При всем важничанье и так называемой красоте, при всем богатстве — она не дочь монарха. Правда, она, как и ты, приходится королю двоюродной сестрой, но это же совсем не то. Ты дочь короля, как и твоя мать; я и отец Людовика дети одного и того же человека, и это был доблестный воин и великий король Генрих IV.
Генриетта стояла, переминаясь с ноги на ногу: все это она слышала и раньше.
— Завтра утром его величество въезжает в столицу и ты будешь иметь возможность поприветствовать его. Рядом с ним будет скакать и твой родной брат — два короля бок о бок.
— Чарлз! — ликующе крикнула Генриетта. Генриетта-Мария нахмурилась.
— Да, да, он самый. Но тебе не следует из преклонения перед братом забывать о необходимом почтении перед королем Франции. Это очень хорошо — любить брата… Но ради него тебе необходимо другого человека полюбить больше, чем брата.
Генриетта не стала говорить матери, боясь рассердить ее, что никогда в жизни не сможет любить другого человека больше, чем брата.
— Тебе уже восемь, — повторила королева. — Достаточно, чтобы перестать думать о детских развлечениях и всерьез подумать о своем будущем.
Восемь лет! Потом Генриетта будет вспоминать об этом возрасте как о конце своего детства.
На следующий день в столицу въезжал король Франции. Вдоль дороги из Сен-Клу в Париж толпились люди, чтобы приветствовать его. Прошел уже год со времени его отъезда из Парижа, но и в дни бунта против двора люди не забывали про этого красивого мальчика и не чувствовали к нему неприязни; наоборот, один его вид вызывал приветственные крики и аплодисменты.
Все вокруг было великолепно разукрашено: городские гвардейцы, одетые в красный и голубой бархат, возглавляли процессию, а сразу за ними скакал король, в пурпурных бархатных одеждах, вышитых золотыми королевскими лилиями, его шляпа с плюмажем была красиво заломлена назад. Карие глаза, сиявшие торжеством и доброжелательностью, гармонировали с отточенными чертами лица, достойными греческой скульптуры, а свежий, кровь с молоком, цвет лица свидетельствовал, что это все же не статуя, а живой и здоровый подросток. Рядом, разительно контрастируя с ним, возвышалась худая фигура английского короля; его смуглое лицо казалось безобразным рядом с розово-белым лицом небесного херувима, каковым казался французский король, и, тем не менее, многие женщины были не в силах отвести глаз от первого, чтобы взглянуть на второго.
Со всех колоколен доносился праздничный звон: Фронда окончена, во Франции — мир, и мужчины и женщины плачут и говорят, что их красивый король ниспослан самими Небесами, чтобы привести страну к процветанию. Окна были распахнуты настежь, из них тоже доносились ликующие крики, повсюду развевались шелковые ленты. Самые любопытные залезали на крыши, желая лучше видеть своего монарха. Одна женщина — оборванная и грязная — проложила себе путь через толпу и попыталась поцеловать ногу Людовика. Гвардейцы собрались было оттащить ее, но король лишь улыбнулся, и улыбка его заставила женщину закричать: «Храни его Бог!», и все собравшиеся начали бурно восхвалять нищенку и милость короля.
52 
