очень нудно 
230 
262. А. В. ПЕТРОВУ
Вторая половина мая 1887 г. Таганрог.
А. В. Петров писал 30 мая 1887 г.: «Письмо Ваше вчера только получил (т. к. я теперь редко бываю у о. Бандакова, то объявление пролежало там с неделю). Посылка Вам будет выслана немедленно, как только сдам отчет за истекший май <…> и прошу извинить за промедление в исполнении Вашего поручения» (ГБЛ).
263. В. В. БИЛИБИНУ
Первая половина июня 1887 г. Бабкино.
Упомянуто в письме к А. С. Лазареву (Грузинскому) от 20 или 21 июня 1887 г.: «Я Вас жду к себе и уже писал Билибину, чтобы он, Б<илибин>, пригласил Вас ко мне».
264. А. Л. СЕЛИВАНОВОЙ
Середина июня 1887 г. Воскресенск.
А. Л. Селиванова ответила 22 июня 1887 г.: «Меня очень огорчает, добрый Антон Павлович, что Вы могли предположить, будто я забыла свое обещание <…> Относительно карточки могу сказать одно: обождите <…> Теперь относительно почтового отделения: зачем мне указывать на ближайшие станции, когда на Царицынской есть почтовая контора» (ГБЛ).
265. В. Д. ЛЕВИНСКОМУ
Июль, между 8 и 14, 1887 г. Москва,
А. С. Лазарев (Грузинский) вспоминал: «Благодаря Хлопову я единственный раз в жизни видел Чехова почти взбешенным. Это было в июле 1887 года, когда в „Будильнике“ шли его наброски „Из записок вспыльчивого человека“ (кажется, в трех номерах). Я шел в „Будильник“, Чехов уходил из „Будильника“ <…> И рассказал, что Курепин уехал лечиться на Кавказ, заменяет его Хлопов, он же выпускает номера „Будильника“ и перед выпуском безжалостно начал стричь его наброски, а когда Чехов заявил претензию, объяснил, что иначе он не мог поступить, так как, не стриги их, они бы и в три номера не вошли. Чехов сказал, что Хлопова он разнес (действительно в редакции я увидел Хлопова очень смущенным), а Левинскому оставил записку, в которой сообщал, что его долголетнее сотрудничество должно было бы застраховать его от таких сюрпризов» (Рукопись воспоминаний. — ЦГАЛИ).
266. П. Г. КРАВЦОВУ
Около 20 июля 1887 г. Бабкино.
П. Г. Кравцов ответил Чехову 24 июля 1887 г.: «Письмо я Ваше получил. Поездка моя на Еланчик продлилась около месяца» (ГБЛ).
267 и 268. В. В. БИЛИБИНУ
Июль 1887 г. Бабкино (одно из писем — от 17 июля).
Чехов писал Н. А. Лейкину 17 июля 1887 г.: «Купно с сим письмом посылаю на имя Билибина рассказ с письмом на его имя». В. В. Билибин отвечал 2 августа 1887 г.: «Предыдущего письма Вашего не получил. Вообще счетом получил от Вас два куверта, с рассказами. В первом куверте записка „так титулярные советники не поступают“, а во втором „миличка и пр.“. Больше ничего» (ГБЛ).
269. Ф. О. ШЕХТЕЛЮ
Июль — начало августа 1887 г. Бабкино.
Упомянуто в письме Чехова к Ф. О. Шехтелю от 12 августа 1887 г.: «За успокоительную весть о Николае merci. Я получил от него письмо <…> бранится за мое последнее письмо к Вам и проч.».
270. А. Д. КУРЕПИНУ
Начало августа 1887 г. Бабкино.
А. Д. Курепин ответил 7 августа 1887 г.: «Рад получению от Вас весточки, Антон Павлович, еще больше обрадуюсь при свидании. Все Ваши рукописи получены» (ГБЛ).
271. Ал. П. ЧЕХОВУ
3 или 4 сентября 1887 г. Москва.
Ал. П. Чехов ответил 5 сентября 1887 г.: «Сегодня <…> получилось твое закрытое письмо.
Первым побуждением было вскочить, сесть за стол и ответить тебе. На что ответить? <…> Не так ты создан, чтобы тебя нужно было утешать…
Почему тебя удивляет, что у меня в руках 14 экз. твоей книги? Никогда я не говорил тебе, что Суворин писал мне не высылать тебе книг до его возвращения: тут недоразумение, и даже очень солидное. Книга твоя имеет длинную историю, и вот эта история <…> Но обманывать тебя не думал. <…>
Много я виноват перед тобою за долгое молчание <…> У тебя позеленела шляпа и отвалились подметки <…> Но всё это не беда: хуже всего то, что нравственный мир не в порядке. Ты пишешь, что ты одинок, говорить тебе не с кем, писать некому… Глубоко тебе в этом сочувствую, всем сердцем, всею душою, ибо и я не счастливее тебя. Когда-то и я бился, как птица в клетке, но потом гнойник как-то затянулся. У меня ведь тоже нет друзей, и делиться не с кем. Тяжело это, очень тяжело, но ничего не поделаешь. Бывало много раз, что я писал тебе письма и рвал их, потому что выходило не то, что хотелось: на бумагу не выливалось… Повторяю еще раз, что я тебе сочувствую. Ты понес массу труда, и очень понятно, что ты устал. Труд твой достоин уважения, нельзя не уважать и твою апатию: она естественна, как появление безвкусного осадка средней соли после энергичного, хватившего через край шипения растворов кислоты и соды. Непонятно мне одно в твоем письме: плач о том, что ты слышишь и читаешь ложь, и ложь мелкую, но непрерывную. Непонятно именно то, что она тебя оскорбляет и доводит до нравственной рвоты от пресыщения пошлостью. Ты — бесспорно умный и честный человек, неужели же не прозрел, что в наш век лжет всё: лжет стул, на который ты садишься, — ты думаешь о нем как о целом, а он трещит под тобою; лжет желудок, обещая тебе блаженство еды, пока он пуст, и награждая тебя жестокой болью или отяжелением, когда ты поел; лжет отец, когда он молится, потому что ему не до молитвы — „слова на небе, мысли на земле“ <…>.
230 
