156 
На прощанье я крепко прижалась к нему.
– Я скоро вернусь, – сказал он, высвободившись из моих объятий и стремительно взбежав на трап корабля.
Будто окаменев от отчаяния, я стояла на палубе, глядя, как его корабль отходит от берега. Он тоже смотрел на меня, держа в руке шляпу, пока ночная тьма окончательно не разделила нас.
* * *
Казалось, нет на свете женщины несчастнее, чем я.
Возвращаясь через Смитфилд, я ловила на себе настороженные взгляды прохожих, вдыхала едкий дым, висевший над городом, смотрела на столбы с обгоревшими трупами. Я не хотела всех этих казней. «Заблуждающихся надо убеждать», – говорила я. И что же? Вот как их убеждали!
Вскоре умер Гардинер. Он посеял эти кровавые семена, думала я, а жатву придется пожинать мне.
Как одинока, как беспомощна я оказалась! Выполнив свою великую миссию, я не испытывала никакой радости. Только отчаяние!
По ночам меня мучили кошмары: я слышала крики несчастных, видела эти обгоревшие трупы, прикованные к столбам. Мне казалось, что на моей родной земле разверзся ад…
Я утешала себя тем, что решения Совета нельзя было избежать, что каждый, если бы только захотел, мог бы спасти свою жизнь, приняв католичество. Всем было обещано помилование. Но почему-то большинство еретиков предпочло мученическую смерть. Приговоры множились, костры полыхали по всей стране…
И вот настал поистине черный день, когда на казнь повели епископа Лондонского Николаса Ридли и епископа Уорчестерского Хью Латимера. Их судили и приговорили к смерти в Оксфорде.
Они шли на смерть вместе. Оба – достойнейшие люди, введенные в заблуждение. И так умереть!
Их провожала огромная толпа, казалось, онемевшая от ужаса. Латимер был уже очень стар и едва передвигал ноги. На нем была грубошерстная ряса, подпоясанная простым ремнем, на шее на веревочке висели очки и Евангелие.
Николас Ридли был моложе его на пятнадцать лет. Очень красивый, он шел с гордо поднятой головой. Казалось, и он, и Латимер видели перед собой не орудия казни, а Небеса, куда стремились их души.
Когда их приковали к столбам и под ногами Ридли уже загорелся хворост, Латимер повернул к нему голову и громко сказал:
– Не унывайте, господин Ридли! Сегодня, по милости Божией, мы зажжем в Англии такую свечу, которую не смогут погасить.
Велика сила слова. Многие запомнили сказанное Латимером. И, вдохновленные мужественной смертью двух епископов, все новые мученики бесстрашно шли на казнь.
Латимер, старый и больной, умер почти мгновенно. Молодой Ридли испытал страшные муки, прежде чем отойти к Господу.
Теперь и они стали моим неотступным кошмаром.
* * *
Единственным утешением были долгие беседы с Реджинальдом. Он приложил немало усилий, чтобы Англия помирилась с Римом. Я надеялась, что в недалеком будущем он станет архиепископом Кентерберийским, так как Кранмер сидел в тюрьме. Ему как нельзя лучше подходил этот пост, и тогда бы под его руководством дела церкви пошли гораздо лучше, чем сейчас, когда ими распоряжалось правительство.
Во время наших бесед я нередко уносилась мыслями в прошлое, раздумывая над тем, как сложилась бы моя жизнь, если бы я вышла замуж за Реджинальда, о чем мечтали наши матери.
При всей своей мягкости и доброте, Реджинальд стал другим – сердце его не могло смириться с трагедией семьи, погубленной моим отцом, обуреваемым страстью к Анне Болейн. Это круто изменило всю его жизнь, да и мою – тоже.
Как я и предполагала, казнь Ридли и Латимера не могла остаться без последствий. Народ роптал.
Меня одолела глубокая меланхолия. Жизнь потеряла всякий смысл. Если бы Филип был рядом! Но он не скоро приедет – подсказывало мне сердце. Одинокая, покинутая, без ребенка, которого выдумала… Почему Бог оставил меня? За что мне благодарить Его, если Он все у меня отнял?.. Я старалась отогнать эти богохульные помыслы. Надо смириться, приказывала я себе, принять безропотно свою судьбу, как учила меня мать, – идти, не сворачивая, по избранному пути.
Не проходило месяца, чтобы кого-то не обвинили в измене, не раскрыли новый заговор. Я успела к этому привыкнуть. Но последний случай был действительно серьезный – в заговоре, как оказалось, участвовал король Франции!
Хорошо еще, что один из заговорщиков, поняв всю безнадежность этой рискованной авантюры, пришел к Реджинальду и во всем сознался.
Звали этого раскаявшегося заговорщика Томас Вайт. Его роль сводилась к ограблению казны на сумму в 50 000 фунтов стерлингов.
156 
