очень нудно 
29 
— Я освобожден от всех экзаменов. Но буду рад помочь тебе чем-то.
Он смотрел на нее.
Взгляд свидетельствовал насколько ему наплевать на все экзамены в мире, на мир, на все, кроме Маши.
И оптимизм Ковалевой тут же иссяк.
«А стоит ли идти на экзамен? Ольга Марковна опять согнется при всех…»
«Какой экзамен? Послезавтра Суд! Мы проиграем. И мне некуда будет идти… Зато я смогу пойти на экзамен. Если мы проиграем, Марковна уже не будет мне кланяться…»
«Жаль, что экзамен завтра, а суд — послезавтра. Лучше б наоборот, тогда бы я знала, что, проиграв, могу хотя бы пойти на экзамен».
Сомневаясь, студентка разложила на столе конспекты и книги. Пробежалась по экзаменационным вопросам. Разрезала бумажки-шпаргалки.
Взгляд Мира убежденно-влюбленный буравил ей спину.
— Не смотри на меня, — взмолилась она.
— Хорошо.
Мир достал из приглашающее распахнутого чемодана пачку снимков, сел на пол, принялся рассматривать их.
Искоса взглянув на него, Ковалева увидела: Мир смотрит на нее фотографическую — семилетнюю, с двумя куцыми косами.
— Ты здесь такая хорошенькая!
Маша потянувшаяся рукой к очередному учебнику, быстро отдернула руку.
Хорошенькой она не была — ни теперь, ни в детстве. Зато была умной. И Машину умную голову посетил запоздалый, но логичный вопрос:
«А почему, собственно, он все еще любит меня?»
Он выпил Пресухи. Пресуха действует 13 часов. Прошло трое суток! Он должен был давным-давно отсохнуть и разлюбить…
Но не разлюбил.
«Выходит… любит на самом деле?»
— А, когда выросла, стала настоящей красавицей!
Этого Маша вынести уже не смогла.
Мир Красавицкий, первый парень их группы, вот кто был настоящим, — по красоте, он мог поспорить даже c изумительной Катей.
Черные волосы. Черные брови. Немыслимые ресницы. Надменный профиль. Глаза…
Такие бездонно-огромные, похожие на темные колодцы глаза любил писать Миша Врубель.….
Маша решительно отложила конспект. В книге Киевиц должна быть Отсуха, — отворот. Этот абсурд пора ликвидировать!
— А что это с вашей картиной? Почему весы так скособочены? — спросил Красавицкий. — Они были другими, я помню…
— Ничего страшного.
Киевица открыла чернокожую Книгу, опоясанную двумя металлическими полосками с затейливыми застежками.
Глава с веселым названием «Отсушки» была где-то в самом начале.
— Мне очень жаль, — сказал Красавицкий, — но ты не сможешь мне врать.
— Почему? — уточнила она рефлекторно.
— Потому что я люблю тебя. Я тебя чувствую. Мне плохо, когда тебе плохо. Больно, когда тебе больно. Можешь не верить, но… Тебе было жутко, когда ты сказала про ребенка. Потом попустило. А сейчас. Сейчас тебе…
— Все в порядке, — открестилась Ковалева, бездумно переводя взгляд на измеритель равновесия в руках Киевицы Марины. — О Господи!!!!
За время их отсутствия левая чаша Весов успела опуститься еще ниже.
Ниже — некуда!
Ниже был уже апокалипсис!
— Мама… — Ковалева выпустила Книгу из рук. Страх пополз по желудку холодной, щекочущей струей. — Боже! Мы дуры! И Вася тоже…
Она поперхнулась накатившим отчаянием.
— Наша Вася? — отреагировал однокурсник. — Василиса Премудрая?
Маша безнадежно заценила Весы. И резко сбросила со стола конспекты и шпоры.
— Ты тоже знаешь, кто я! — сказала она.
Он кивнул.
Он и так знал практически все. И она рассказала ему все остальное.
— …у нас могут забрать нашу власть. Но это мелочь. Я только теперь поняла. Если Весы покачнулись так сильно, Город ждет что-то ужасное! Не нас троих — весь Киев! А мы, эгоистки, подумали о себе… Город может погибнуть!
— Тогда почему ты сидишь здесь и зубришь билеты? — задал резонный вопрос Мирослав.
— Потому, что я не знаю, что делать, — честно сказала она. — Куда бежать, кого спасать? Что это «что-то»? Никаких зацепок!
— У вас масса фактов.
— И что мы имеем в итоге? — Ковалеву накрыло тоской. — Дочь Кылыны объявила войну. Красный огонь указал на Анну Голенко, убежденную, что Ахматова вывезла из Киева Лиру, и потому у нас нет великой литературы. У меня нет ведьмацких корней. У Даши тоже — по маме. Она собиралась заехать к отцу. Катя обещала навестить своих родственников…
— Подожди. — Мир прошелся по комнате. Кошки отсутствовали. В Башне стояла тишина. — У вас есть не раскрытое дело Анны Ахматовой.
29 
